За его
спиной тем временем вышел из избушки еще один человек – постарше
годами, с заметным брюхом, полуседой бородой и курчавыми волосами,
с задорной улыбкой на лице, словно он только что хорошенько
откушал, пропустил следом водочки и очень этому рад. По черной рясе
можно было предположить в нем попа, вот только мешала этому пищаль
за спиной: где это видано, чтоб попы из пищалей
стреляли?
– Как же
так? – растерянно произнес Максим. – Ты и не посмотришь
его?
– Чего мне
на него не смотреть? – знахарь-разбойник бросил на Максима
насмешливый взгляд. – Чай, он не баба, глядеть на него? Да я и баб
предпочитаю живых.
– А
все-таки, съездить надо, – сказал подошедший странный поп, поправив
ремень пищали на плече. – А ну, как они там с этим Серафимом не
справятся? Это ж беда будет. И игумена тамошнего я знаю – он хоть и
прижимистый, но за доброе дело и наградит по-доброму. У вас там,
вроде, и пчельник есть, а, чернец?
– Есть, –
ответил Максим.
– Ну, вот,
сотов возьмем, наварим пьяного меда на зиму… – глаза попа приятно
закатились в предвкушении, а губы аппетитно причмокнули. – Поедем,
Лукич, а?
– Вы как
через лес дошли? – спросил его товарищ, не ответив на попов вопрос.
– Неужто пешком?
– На лошади
его сперва, – ответила Стеша. – Да только лошадь в лесу загрызли…
сам знаешь, кто. Вон, видишь, каков он, весь в крови
изгваздался?
– Чего? –
глаза лесного отшельника округлились. – Прямо здесь, в лесу? Чего ж
ты молчала!
С этими
словами схватил он безо всяких церемоний Стешу за руку, закатал
рубашку, стал ее руку разглядывать, а после – другую.
– Не кусал
тебя? – спросил он. – Точно?
– Точно! –
ответила она, отдернув руку и отступив на пару шагов, словно боясь,
что грубиян станет ее дальше раздевать.
– А тебя? –
обратился он уже к Максиму. Тот в ответ помотал головой.
– Ты только
не юли! – сказал он. – Ежели что… пока еще успеть можно, враз
костер разведем, прижжем.
– Да не
кусал меня никто! – сказал Максим. – А что будет, ежели
укусит?
– Таким же
станешь, – ответил обитатель избушки. – Будешь тоже по лесам бегать
и горло людям драть.
И тут до
Максима дошло, что именно это и случилось с Серафимом. Он
представил Серафима с белыми глазами, с посиневшим лицом, с жутко
раззявленным ртом, бросающегося на стены кельи. При этой мысли
дрожь объяла Максима. Должно быть, выражение его лица в эту минуту
хозяина здешнего позабавило.