Но Максим
помедлил. Он понял, что спросить надо сейчас – или
никогда.
– Я на
дворе видел человека со шрамом, кто это? – спросил он отца-игумена,
стараясь никак не выдать голосом, насколько это для него важный
вопрос.
– Что тебе
за дело? – удивился игумен. – Человек этот от боярина приехал, по
надобности.
Монастырям
здешним покровительствовал боярин Иван Петрович Шуйский, имевший в
этих местах вотчины. Когда в монастыре говорили «боярин», обычно
имели в виду его.
– А надолго
он? – спросил Максим.
– Да дня
два, должно быть, пробудет, – ответил игумен. – Все, хватит лясы
точить. Собирайся скорее, до мельницы путь неблизкий.
«Значит,
когда я вернусь, он все еще тут будет», – смекнул Максим, и эта
мысль его успокоила. Он не мог бы сейчас ответить, что именно
собирается он делать, когда вернется и застанет здесь Меченого.
Может быть, случай зарубить его спящим уже и не представится. Но
про себя он решил, что не простит себя ни за что, если хотя бы не
выяснит, как того зовут и кому он служит. Просто на будущее. Жизнь
впереди долгая.
Максим
поклонился, сложил книгу в сундук аккуратнее и бегом бросился в
конюшню, где жевал овес старенький Сивка – конь, которого еще лет
десять назад оставил в монастыре дворянин Хвощов, отправляясь в
поход на Литву. Оставил в залог, так как отец-игумен ему денег
ссудил на пансырь железный, да в походе том он, вероятно, и сгинул
вместе с сыновьями, так как за конем так никто и не явился, отчего
и остался он навсегда монастырским.
Максим
Сивку потрепал по гриве, стал седлать, достал седло – тоже еще
хвощовское, все уж насквозь протертое – приладил, приготовился уж
выезжать. Коня он любил, да и конь его, кажется жаловал. Из всех
насельников монастыря Максим был единственный, кто в прошлой жизни
на лошадях езживал. Батюшка его, еще малого совсем, учил
управляться с лошадью – готовил к воинскому поприщу.
– Погоди, –
раздался вдруг у него за спиной запыхавшийся голос.
Максим
обернулся – в дверях конюшни стоял игумен – запыхавшийся, бледнее
прежнего.
– Вот что,
возьми-ка ты вот это, на всякий случай, – с этими словами протянул
он Максиму топор серафимов.
– Для чего
это? – спросил Максим, приняв топор у игумена и взглянув на него с
удивлением – словно забыл, как с топором обращаться.
– Дело
сейчас ночное… – начал игумен, отводя глаза. – Всяко там, бывает,
таится в нощи. Оно, конечно, Господь милостив, а все-таки… Вдруг
разбойники или что.