Хотел,
было, Максим сказать, что тракт проезжий отсюда далеко и про
разбойников в здешних лесах не слыхано, да не стал. Игумену
перечить не положено, да и к чему это делать на ровном-то месте?
Привесил топор к поясу, вскочил в седло. Отец-игумен его
перекрестил, а затем придержал коня и напоследок еще
зашептал:
– Ты ей
это, скажи, мельничихе-то… коли начнет запираться: не досуг-де мне
идти, или еще чего, что я на нее управу найду. Она всякие, там,
отвары варит, к ней со всего уезда за этим ездят, я это отлично
знаю, и могу отписать, куда надо. Так и скажи. Пусть
поторапливается.
Максим на
игумена взглянул удивленно. Он знал, что отец-игумен человек
мягкий, на злобу нескорый. Наказаниями и епитимьями в монастыре
ведали келарь и пономарь, а игумен в это дело мешаться не любил.
Коли кто провинился, он обычно говорил келарю: накажите его, но
по-божески. С чужими же он и подавно собачиться не любил, от чего
бывали нередко монастырю убытки. Вот, к примеру, о прошлом годе
нанял он мужиков частокол починить, пообещал муки три мешка, да по
курице каждому. А они, как починили, стали приставать, чтоб еще по
три копейки на брата выдал: дескать, работы вышло больше, чем
рядились. Казна в монастыре тощая, в ней каждая копейка на счету, а
игумен сперва увещевать их взялся, да в итоге плюнул и выдал
деньги, чтоб только по злу не расстаться с работниками.
Чтобы он
кому судом и карой грозил – такого про него Максим никогда не
слыхал. А теперь, стало быть, вот что.
Открыл
заспанный сторож Маркел ворота, и вылетел Максим рысью на тропу,
что вела к Гремихе. Ночь была лунная, теплая, ни ветерка, ни
колыхания. На небе выступили звезды, дорога была пуста совершенно.
Стук копыт отдавался далеко, теряясь эхом в лесу.
И на
секунду помнилось Максиму, что вовсе не инок он, а рыцарь, что не
свитка на нем монашеская с клобуком, а шлем и латы железные, что по
бедру его хлопает на топор простецкий, а булатная сабля в дорогих
ножнах, и несется он ночным делом не звать в монастырь знахаря, а
вызволять из башни благородную девицу, заточенную в нее
злокозненным чародеем.
Часто на
него такие мечтания находили, но сейчас ему вдруг стало от них
неприятно, так что он даже сплюнул.
– Тьфу ты,
чего попусту мечтать! – сказал про себя Максим с горечью. –
Шестнадцать лет, а все словно ребенок малый! За отца отомстить, и
то не умел!