Уже понимая, что и руки будут не мои,
я все же всмотрелась в них. Сжала и разжала кулаки. Полюбовалась на
изящные ладони, на тонкие длинные пальцы с аккуратными ноготками
без маникюра. Почему я не заметила этого за целый день? Я совсем
слепая?! Как можно было не увидеть, что это чужие руки?!
Приподняла длинный подол и осмотрела
то, что открылось. Что ж, и тело не мое. Нет шрамов от удаления
аппендицита и от вмешательства с лапароскопией. Увы, я не самый
здоровый человек. Это же тело принадлежит молодой особе, недавно
рожавшей, живот еще выдает это. Но при этом лишнего веса нет. То ли
Мариэлла так мало ела на нервной почве, что и не поправилась за
беременность. То ли успела исхудать за прошедшие два месяца. А вот
грудь, которую я тут же принялась ощупывать, пустая. Молока нет
совсем.
Я уронила руки и постояла, делая
размеренные вдохи и выдохи. Дышим, Машка. Дышим. Не знаю как, но ты
оказалась в волшебном мире в теле девушки с похожим именем. Может,
как раз потому, что имена созвучны? Я Мария, она — Мариэлла.
Я потянулась и перекинула на грудь
длинные волосы, заплетенные в растрепанную косу.
Глубокий каштановый цвет, тяжелые,
плотные и совершенно прямые. Мои совсем не такие, у меня пушистые,
вьющиеся и темно-русые.
Ох! Так это что получается?! Раз я
тут, то она на Земле, и мы поменялись телами?
Не скажу, что я сразу приняла эту
немыслимую ситуацию. Металась по комнате в попытках найти зеркало.
Щупала свое лицо. Пыталась рассмотреть отражение в тазике с водой.
Даже всплакнула потихоньку, чтобы не разбудить спящего
младенца.
А потом внезапно успокоилась, подошла
к столу, села. И выполнила последнюю инструкцию. Зелье. Активация.
Рисунок, приложенный ко лбу.
И мир взорвался. А я сгорела в
пламени, похожем на северное сияние. Оно было горячим,
обволакивающим, очищающим, наполняющим. Не было больно, но меня не
стало, я словно растворилась.
—
Маузе́ль[1]! — разбудил меня чей-то
голос. — Маузель! Вам письмо.
Я разлепила глаза и обнаружила, что
опять упала лицом на скрещенные на столе руки и так и заснула. И
оказалось, что уже утро. И я проспала прошлое кормление малышки, но
она не плакала почему-то.
Тело затекло от неудобной позы, и я
еле разогнулась. С трудом села ровно и обернулась.
У открытой двери стояла девица лет
двадцати пяти с неприязненно поджатыми губами. Смотрела она не на
меня, а на корзинку в углу, где снова выпуталась из пеленок
кроха.