Самое печальное, что слепое следование иностранной теории превратило последнюю в окаменелую догму, которую китайское руководство принимало безоговорочно как панацею от всех бед. Даже такой своевольный и независимый политик, как Мао Цзэдун, попался в эту ловушку, поверив, что коммунизм – единственный способ даровать Китаю мир и процветание. Безусловная приверженность коммунизму, а в более поздний период – самоидентификация с ним постепенно превратили Коммунистическую партию Китая из проводника идеологии в ее заложницу. В то же время коммунизм переродился из средства достижения благоденствия в высшую, не подлежащую обсуждению цель[24]. Это двойное самоотчуждение затянуло КПК вместе со всем китайским народом в темный тоннель закрытой идеологической системы. Только после смерти Мао Цзэдуна Коммунистическая партия, выбросившая за борт все китайские традиции в стремлении приобщиться к марксизму, вновь обратилась к конфуцианскому прагматизму с его практикой поиска истины в фактах.
Как гласит китайская пословица, тощий верблюд все равно больше лошади. Ни трагедия «большого скачка», в результате которой миллионы китайских крестьян умерли от голода, ни катастрофа «культурной революции» не смогли полностью разрушить заложенную при Мао экономическую инфраструктуру. Эта инфраструктура и стала основой для реформ после смерти «великого кормчего».
В академической среде продолжаются споры о том, как оценивать достижения Китая в области экономики во времена Мао Цзэдуна[25]. Принято считать, что экономические реформы в Китае стали возможны благодаря полному отказу от наследия Мао. Один автор даже назвал их «великим поворотом назад» (Hinton 1990). К чести ревизионистов, они выявили скрытую или не принимаемую во внимание преемственность между экономикой времен Мао и дальнейшими реформами. Этот подход позволил по достоинству оценить успехи китайской экономики в годы председательства Мао (см., например: Meisner 1999; Hu Angang 2008; Bramall 2009). Тем не менее существует огромный разрыв между реальными достижениями и тем, что Мао обещал рабочим и крестьянам в случае победы социализма. Когда Мао Цзэдун лежал на смертном одре, размышляя о судьбе «культурной революции» и о возможном преемнике, высокий моральный дух китайского общества ослаб, присущие ему динамизм и бурлящая энергия стали угасать, ясное видение социализма померкло. Хотя подавляющее большинство китайцев, казалось, смирились с бездеятельностью и впали в апатию, в глубине души они чувствовали разочарование. Китайцы не могли самостоятельно сформулировать новые идеи, но готовы были прислушаться к тем, кто их предложит. Л думающие люди – среди правящего класса и не только – все чаще задавались вопросом: «Если это не тот Китай, за который мы сражались вместе с нашими соратниками, то каким он должен быть?»