— Здесь семь кувшинов вина, ну, жалко его топить, давай
заберем.
— Жалко, но давай возьмем четыре, нам обратно пешком топать.
— Ну хорошо, — было видно, что братцу жаль бросать просто так
вино.
Распрячь кобылу не составило труда, вот только она никуда
уходить не собиралась, а, наоборот, всячески начала ластиться.
— Хорошая, ты хорошая, — я оглаживал ее морду, — тебе идти надо,
ну что ты, старушка, сходи погуляй, — вот только у кобылы было свое
мнение. Так что мне пришлось ее больно ударить по крупу, она
заржала с какой-то обидой и отбежала от нас. Пока я занимался
лошадью, Володар выложил приглянувшиеся ему кувшины.
Столкнул с братом телегу с дороги, и, когда она скатилась вниз,
мне пришлось в неё впрягаться, берясь за оглобли, а Володару
вставать сзади и толкать, через пару минут мы ее спихнули в пучину
вод.
По пути к руинам мы с Володаром опорожнили один из кувшинов,
вино было слабенькое и совсем не кислое, а главное, хорошо утоляло
жажду.
— За что, господин мой? Я же вам верно служил больше двадцати
лет, где же я вас подвел, — раздавался из руин испуганный голос
Юстина.
Очнулась птичка и уже поет.
Повернув и зайдя, мы увидели, как родичи спокойно сидят возле
стен, а Юстина подвесили за руки на выпирающий камень.
— Ты кому это рассказываешь, а, Юстин? Неужто я твою манеру
изворачиваться за двадцать лет не выучил, — вкрадчиво говорил
Никита, крутя в руках нож.
— Эх, все скажу, все скажу, господин, но зачем так-то? — и Юстин
обвел нас взглядом. — Неужто нельзя по-другому.
— Сказывай давай, — Никита уперся взглядом в Юстина.
— Грешен я, господин, грешен. Продавал втихую торговцам мимо вас
персики, оливы и другие фрукты, что поместье приносило, я все
деньги верну, все до монеты. Неужто надо было так, а, господин
Никита?
— Не о том ты речёшь, Юстин, все извернуться хочешь, — и Никита
покачал головой.
— Так я не понимаю, в каких грехах вы меня вините, я же предан
вам был и всей вашей семье, аки пес, — у Юстина даже на лице
выступили слезы.
— О грехах мне тут толкуешь, о вере вспомнил, а что же раньше не
вспоминал о том же грехе прелюбодеяния, а, Юстин? — у Никиты играли
желваки на лице, а голос был угрожающий. Было такое впечатление,
что он еле держит себя в руках.
Вот только на секунду на лице Юстина промелькнуло понимание.
— Не знаю ничего, господин, о чем вы говорите. Ничего не знаю, я
только верно вам служил, — заскулил управляющий.