Затем он назвал элементы творческого процесса, не подчиняемые рационалистическому подходу, – «фантазию» и «волнение», причём к пункту «волнение» слева от основного столбца добавил: «Восторг, радость жизни». Этот ход мысли был развёрнут в его январской лекции («В искусстве самый большой и важный двигатель – волнение. ‹…› Эта взволнованность будет помогать труд мой нести радостно. Вот такая штука, а не каждодневная жвачка»[109]).
Пункт «волнение» он сопроводил ещё одним неожиданным дополнением: «условность», – Мейерхольд видел в условности непременное организующее начало творческого процесса, подсказывающее (диктующее!) воображению пути отбора, обобщения, монтажа. Следом он упомянул об амплуа как об элементе условном, организующем, но не ограничивающем.
Переходя к суждениям Попова о психотехнике, Мейерхольд оспорил проявившуюся в тезисах прямолинейность. Внимательный к актёрской индивидуальности, он защитил «особый тип актёра» (К. А. Варламов, В. Ф. Комиссаржевская), обладающий правом «играть самого себя» – ссылки нынешних актёров на эти имена Попов назвал «оправданием лени». Одновременно Мейерхольд вновь подчёркивал право режиссёра на обогащающий актёра «ловкий показ».
В последних пунктах этого конспекта упомянуто о самостоятельной «кабинетной» работе актёра, об опасностях зависимости актёра от зрительного зала (спекуляция на «доходчивости»), о соотношении актёрской импровизации и закреплённого рисунка – фиксировать их установленное соотношение Мейерхольд давно предлагал в специальной «карте актёра».
Цикл этих помет, возникший до конференции, – ранняя стадия подготовки к будущему выступлению.
Последующие звенья подготовки отразились в остальных записях на обложках брошюры (первые два дня заседаний она была в руках у Мейерхольда), и в семи страницах рукописных набросков (см. ниже с. 85–105).
Первые аплодисменты в честь Мейерхольда раздались в зале конференции в тот момент, когда его имя назвал художественный руководитель саратовского театра И. А. Слонов, ему было поручено огласить состав рабочего президиума.
Конференция начиналась в атмосфере оптимистического оживления, зал вёл себя самовольно. Его настроенность на третий день работы при переходе к прениям вынудила председательствовавшего М. Б. Храпченко попробовать «вообще запретить на конференции аплодисменты, смех и реплики», причём «попытка эта была сделана столь серьёзно и настойчиво, что вызвала у всего зала всеобщее возмущение и демонстративные аплодисменты вслед оратору». Так сказано в заготовке письма, с которым рассчитывала обратиться к Сталину секция драматургов Союза писателей, враждовавшая с Комитетом по делам искусств