В тот вечер на первом из семи бланков, которые возьмёт с собой на заседание 15 июня, он установил характер предстоящего выступления, его жанр («некоторое вмешательство в порядок прений», см. ниже с.92) и сформулировал свой подход – практик, участвующий в обсуждении вопросов, затронутых докладчиками. Он предполагал строить выступление как отклик на прозвучавшие высказывания.
Он вписал на этот бланк по памяти – не в том порядке, в каком они прозвучали – некоторые высказывания Вышинского и Солодовникова, услышанные днём, и наметил переходы от них к темам, которые считал основными.
От цитированных Вышинским слов Ленина о переработке прошлой культуры и от замечаний Солодовникова о слабости нынешних завлитов он предполагал перейти к разговору о творческих и организационных функциях режиссёра, призванного решать масштабные задачи, не передоверяясь завлитам, не поддаваясь ни догматизму, ни эклектике и эпигонству, опираясь на лабораторные искания специального научно-исследовательского института (см. ниже с.90). От слов Ленина о значении фантазии он намечал переход к анализу тех элементов творческого процесса (волнение, воображение), которые противопоставлял рационализму.
Следующим вечером он пометит этот листок буквой «А» – появится его продолжение, листки «Б» и «В».
На второй день заседаний, 14 июня, во время заключительной части затянувшегося двухчасового доклада А. Д. Попова инициативой владел зал.
Стоило Попову сказать, что нынешние режиссёры плохо знают наследие Станиславского, голос из зала остановил докладчика и предложил почтить вставанием память Станиславского, скончавшегося год назад. Все поднялись.
Тот же голос предложил направить приветствие В. И. Немировичу-Данченко и просить его принять участие в дискуссии. Храпченко обещал учесть это предложение.
Продолжая, Попов сказал:
«Знаем ли мы, несмотря на то, что любим, что имя этого режиссёра вызвало на этой конференции бурные аплодисменты, – знаем ли мы по-настоящему другого мастера советского театра и мирового театра, Всеволода Эмильевича Мейерхольда?»
После этих слов стенографистка пометила: «Бурные аплодисменты, переходящие в овацию. Возгласы: “Браво!” Все встают».
Продолжение слов Попова о Мейерхольде зал четырежды прерывал аплодисментами и тем самым самостоятельно протрактовал услышанное.