Не зная что делать с собой, мы начали раскачивать лодку.
– Мальчишки! Утонем!.. О-ой!.. – притворно, как взрослые, вскрикивали девчонки, умоляли нас, цепко хватались за скамейки… и смеялись ещё громче. Но мы и так не верили их страху… И всё повторялось сначала.
Когда, не заметили, но величав и грозен вдруг восстал из тумана перед самой лодкой лес. Теперь он казался выше, больше, чем днём, и по-новому таинствен. В лодке стихло, мы плыли под молчаливо нависшей над водой громадой леса, жадно вглядываясь в её жуткую глубину. Иногда по низу подступавших к смоляной воде сосен смутно белели, как затаившиеся зайцы, жалкие остатки снега; оттуда наплывал влажный дух старой отпотевшей хвои, лесной прели, а сквозь это едва уловимо тянуло ещё чем-то кисловато-свежим, тонким. Как знать, может, это и был запах подснежников, мы почему-то не думали, что они не пахнут.
– Приставай! – сдержанно крикнул один из нас, увидев впереди пологий заливчик. И лишь лодка зашипела носом о песчаное дно, все торопливо повыскакивали из неё.
А девчонки опять прикинулись взрослыми, «забоялись лесной глуши» – остались на своих скамейках. От этого мы расхрабрились ещё больше, отчаянно кинулись в сумеречную чащу и долго продирались наугад, пока не очутились на широкой поляне-посадке. Среди ровных погодков-сосенок, склонив к бело-атласным стеблям покорные головы, дремали подснежники, но не все – иные открыто и просто глядели на нас золотыми венчиками-глазами из фиолетовых или голубых лепестков. Их было много, вся посадка, и мы рвали их, рвали, будто воровали у ночи. Когда левая рука уже не обхватывала тугой пучок серебристых стеблей, каждый осторожно клал цветы на блеклую прошлогоднюю траву или на мох и рвал снова… И вот у каждого из нас по голубой охапке сырых тяжёлых подснежников.
– Всё отдадим девчонкам, – сказал кто-то за моей спиной, когда мы, уклоняясь от сосновых лап, бережно несли свои драгоценные ноши к лодке. Ему никто не ответил.
Мои цветы достались нашей общей и тайной избраннице – светловолосой однокласснице с голубыми, совсем взрослыми глазами, из-за которых, наверное, она и казалась нам красивее всех. Как-то само собой получилось, что и в лодке мы уселись с ней рядом, лицом к лицу. Она прижала цветы к груди, уткнулась в них и, встряхнув мягкими рассыпчатыми волосами, тихо из глубины выдохнула: