– На!
– «Возьми»! – мимоходом поправляю я её нормальным голосом.
– Вазьми! – соглашается она, кивая.
Но я, рыча, отползаю назад и мотаю головой: яблоко должна съесть Лизанька.
– Эко мохно есть, – убеждающее говорит она, всё протягивая яблоко, – мохно! Эко не хывое (не живое), эко не ахатка (лошадка). Кухай, мегвег!
– Щедрая девочка! – смеётся Оля. – Откуси, медведь! Уж так и быть.
И рассказала мне, как попросила Лизаньку «нарисовать отесиньку»:
– С уговойствием, – ответила та и, очевидно, поймав звуковую ассоциацию, неожиданно продолжила. – Уговойственный магазин!..
Не могла никак запомнить, кто к нам приехал: «Да дядя Миша же!» – а через минут пять: «А ко эко?» – «Ну, – с досадою на несообразительность маленькой девочки говорю я, – как ты думаешь: кто это?» – помедлив, робко: «Дядя Саха?»
Что ты будешь делать.
Второй час пополуночи; сидим с Олечкою за моим письменным столом, под настольною лампою – пьём сок и разговариваем о церковном пении (не нравится – оперное). Вдруг в кроватке завозилась Лизанька, заговорила непонятно:
– П’имим… п’ямим…
Я оглядываюсь: «Что такое?» Вижу – встаёт. Встревоженные, подбежали: что, Лизанька?
С полузакрытыми глазками, стоя на коленках, она прихлопывает одной ладошкой о другую, как «куличики печёт», и приговаривает:
– А во как!.. Во как!.. Во как я умею!..
– Правильно, – говорю я осторожно, – молодец, девочка!.. А теперь – ложись…
– А на подушечку? – добавляет встревоженная Оля. – На подушечку?
Лизанька, так и не открыв глаз, послушно ложится. Спит… Мы переглядываемся: что это было? Не узнать.
Вспоминаю, как она сегодня днём спала: уснула вместе с Олечкою, прижавшись к ней спинкой – как в сказке, положив ладошку под щёчку.
Ба! забыл совсем: была сегодня у нас Татьяна Ивановна, рассказала про слепенькую бабушку по соседству – слёзно, мол, молит: «Возьмите к себе!.. А ваша мама – молодая ещё – пусть у меня поживёт». Оля прямо загорелась: в доме будет не подозрительная блюстительница утопии, а простая жалобная бабушка! Трепеща, поговорила с матерью, и та – вот чудо! – согласилась.
05.05.84
Потеплело, и опять нагрянули комары. Лизаньку приходится сторожить.
Уже несколько дней подряд только я укладываю Лизу для дневного сна – с Олею она шалит и не слушается… Кстати, вот серьёзная метаморфоза: ещё прошлым летом я хватал Олю за руки, удерживал, чтобы она не наказывала маленькую девочку (ну, два года только! крошка! – так было жаль), и Лиза совершенно меня не почитала, и когда я отважился в первый раз поставить её в угол, она плаксиво кричала мне, мол, пусть её маминька в угол ставит, а не отесинька, «отесиньке низя наказывать Изю». Оля же была сурова и непреклонна; до того сурова, что у неё вырывались не совсем вежливые слова, до того неумолима, что я часто, почти всегда, хмурился, слушая её выговоры Лизаньке, и журил потом, выговаривал за тон: «Что за тон, Олечка?» – и ставил требование, чтобы голос был строг, оставаясь ласковым.