Подъезжаю я к этой деревне, а в ней поют. Я даже с велосипеда слез. Людей не видно, а поют громко. Пело радио. Я обошел последний жилой дом, дверь была на замке, окна плотно закрыты, а приемник висел в простенке меж рам и работал во всю мощь, заглушая ранних птиц в перелеске. «С музыкой уехал», – вспомнил я хозяина, знакомого рыбака.
Осенью, когда я накоротке заеду сюда еще раз, мне откроется секрет этого радиовещания: я увижу двух конных пастухов, которые, сгуртив стадо коров возле деревни, слушают последние известия.
Так деревня Малое Волково с этого лета попала в список мертвых. Как последняя память о ней осталась у меня на слуху песня «Завалинка», которую лихо выкрикивало тогда бездомное радио.
Раздумья на осенней тропе
1. Вода, гора да небо – вот моя нынешняя Родина. Как мало, – скажет кто-нибудь. Но у нас всё большое: и вода, и гора, и небо. «Душой бы сравняться со всем этим», – думаю я часто вблизи и вдали от своей родины.
2. Однажды тихой осенью в солнечный тёплый день плыл я на маленьком плотике, кобылке, по реке, жёлтые листья падали в воду и плыли неразлучно со мной всю дорогу. На эти листья кидалась, ворочалась в солнечной воде крупная рыба. Я возвращался домой со сплава, и у меня ничего не было с собой кроме багра в руках да котомки за спиной, в которой лежала буханка хлеба. Сколько лет прошло, а я до сия пор жалею, что не оказалось у меня тогда с собой спиннинга или хотя бы просто блесны. Вот живу, и все кажется, что однажды я ещё повторю то плаванье с полным рыболовным набором. И тогда… Но ничего не будет. Это как любовь, которая однажды проплыла мимо, озарила всё вокруг и растаяла. И не догнать её, не окликнуть…
3. Осень, осень дорога… Спят поля и деревни. Сиро, беззвучно, беспросветно, но в луже разбитой дороги блестит впереди звезда. Иду на нее: «Когда уже нет никакой надежды на Земле, подумай о космосе и о том, что он отражается даже в земной грязи. Может, ещё и не всё потеряно».
4. В старой нашей усадьбе, а попросту в одичавшем огороде, падает со старых деревьев лист. Вызрел шиповник. На рябинах кормятся дрозды. Мой нынешний дом живёт от царских времён. Он прошёл через раскулачивание, большевизм, колхоз и совхоз, дожил до одиночества, до конца века, тысячелетия. На его стенах следовало бы написать имена всех родных – обездоленных, замученных и убитых сатанинской властью. Вымерли все: люди и скотина, пчёлы и яблони. Остались только берёзы. Моя охотничья собака ходит, нюхает их корни и вопрошающе глядит на меня: где мы в каком времени?