Мы часто говорим о неустроенности России, имея в виду неустроенность, необихоженность её дорог, полей, лесов, посёлков, вокзалов… Но может, это и спасёт нас: хоть где-то останется живая природа, живой и здоровый мастер, неразграбленная, церковь, библиотека… В силу отдалённости, непогоды и бездорожья не всё вывезут за границу наши «радетеля» о спасении русской культуры и иных ценностей. Может, и впрямь: «Нет худа без добра».
Приречье, где к самой воде подошли старые деревья – всегда богатое место. Тут и грибы, и ягоды, и рыба, и в любое время, кроме зимы, здесь можно безбедно пожить даже без палатки. Такие места как-то хорошо ставят душу на место. Они для любого человека – родина. Надо беречь и увеличивать такие места увеличивать по всей Волге и её притокам.
Река, берег, нагретые солнцем камни… Как тысячу лет назад. Хорошо постоять на этих камнях босому, послушать шипение набегающих волн. Если ничего у тебя нет в этот момент, то ничего и не надо. Вполне достаточно реки и солнца, чтобы ощутить себя в детстве, дома, где бы ты ни родился. Что тут: мудрость или безоружная простота? Простота, от которой мы все, взрослея, уходим. Но куда?
Помню из детства: в полуденный зной дремал над рекой, «взобравшись» на гору, вековой сосновый бор. Сквозь речное марево он дрожал, плавился и становился как бы невесомым, воздушным, будто уже нездешним.
И верно: прошло всего три года, и не стало ни горы, ни бора, ни прежней реки – всё покрыла безбрежная бездушная ширь моря.
Раньше, до затопления, по левому берегу Волги в заливных лугах росли редкие старые дубы. Они стояли как часовые на страже среди лугового цветущего раздолья. Луга были так велики, что в них можно было заблудиться и обессилеть. Это была могучая растительно-животная стихия, особая зона, охраняющая светлый поток Волги от промышленно-городских отходов. Раз в году эта санитарная равнина скреблась и промывалась грандиозным ледоходом и половодьем. А летом прожаривалась солнцем. Несметное птичье царство подрастало в этих лугах каждое лето. В июле среди дубов «объявлялись» стога. Как богатырские былинные шлемы они стояли повсюду от реки до самого леса. Когда стога огораживали жердями, из лесу, из деревень, выгоняли на луг стада коров, овец, коз… Пастухи сидели под дубами, жгли костры, глядели на проплывающие теплоходы. Вечером стадо сыто уходило в деревню, а на смену ему на всю ночь выгонялись в луга кони. Лошадиный пастух располагался у реки, ловил рыбу, очищал от листьев тальник, плёл корзину. Ночью засыпал у потухающего костра. Протяжный пароходный гудок на перекате будил его, он ёжился, наскоро хлебал уху из котелка, а лошадей нигде не было кроме одной, стреноженной у самого яра. Он освобождал её от пут, садился верхом и с глухим топотом скрывался в тумане. Стадо находил отдыхающим у самого леса, гнал на водопой. Пока лошади, фыркая, пили, проверял снасти, вытаскивал рыбу, и с восходом солнца табун покидал луга.