С раннего детства пронзила меня жалость к смертным созданиям, с раннего детства душа только и делала, что залезала под шкуры чужие и там, в ослепительной тьме, находила себя, нищую, голую, беззащитную, глупую и дрожащую, а под собственной шкурой – других, невесть откуда в нее залезавших, немых и беспомощных, ослепленных, парализованных тьмой. Эй, приглядись, – бормотал кто-то сильный, самоуверенный с виду, – внимательней приглядись и о страхе моем и о слабости догадайся, прошу, догадайся…
О, посмотри! – умолял первостатейный слабак, – пристально посмотри – я не такой, какой есть, – сильный я, страшно сильный, ну, видишь?! – силу мою догадкой можно расколдовать, только догадкой – прошу, догадайся! Эх, вот бы кто-нибудь догадался, что я не гад, – шептал, озираясь, подонок, хищный мерзавец, – вот я бы и стал хорошим, а может даже святым, полюбил бы кого-то и раз бы в жизни правду сказал, не гад я, не гад, только кто-нибудь догадался бы…
С раннего детства мне велено ползать в ослепительной тьме, и о свете догадываться