Но вот на четвертое утро… Впрочем, обо всем по порядку. Я как раз подхожу к этому моменту в своей истории.
Я не слишком болтливая женщина. Жизнь научила: чем меньше рассказываешь людям о своей жизни, тем меньше даешь поводов судачить потом о себе. Но даже будь я самой большой балаболкой в мире, у меня не возникло бы естественного желания разговаривать с Фрэнком. Но в те четыре дня я проводила с ним много времени и говорила без умолку. Причем почти всегда заводила речь о семействе Поллини.
– Вот, сразу видно человека с умом, – говорила я о Поллини. – На нем весь их номер держится.
Фрэнк заглатывал наживку, как я и рассчитывала. Поллини он сильно недолюбливал. Пару раз он пытался задирать его, но ничего не добился. Никому, даже такому прожженному типу, как Фрэнк, не удавалось задеть за живое человека, который лишь смотрел на тебя как слегка удивленный бизон, а потом бормотал свое обычное:
– Не понимать. Вали куда подальше!
– Поллини? – переспрашивал Фрэнк.
Он сидел в рубашке с отстегнутым воротничком на спинке старой честерфилдской софы, на которой приходилось спать Луизе, когда они ссорились.
– Да это я научил всему, что умеет делать Поллини, слишком неуклюжий, чтобы хоть чему-то научить теперь меня.
Это было типичное для Фрэнка заявление. Оно не только не имело никакого отношения к правде, но звучало и вовсе бессмысленным, потому даже Фрэнк не мог ожидать, что я ему поверю.
Но я продолжала дразнить его. Рассказала о том, как Латте Поллини обучает своих малышей.
– Они уже делают сальто назад и колесо. Никогда не видела такого чистого исполнения!
Не стану описывать, какими словами он меня обозвал. Подобную грязь не стоит вообще переносить на бумагу.
– Лучше глянь сюда, – сказал он и встал в позу на софе, похожий на обезьяну старого шарманщика с седой щетиной на красной мордочке.
– Ты поосторожнее там. Еще чего доброго что-нибудь сломаешь или сам поранишься, – бросила я через плечо.
– Взгляни! – продолжал требовать он. – Смотри же!
Я выпрямилась во весь рост и повернулась в его сторону, держа совок в руке.
– Ну, смотрю, – сказала я небрежно.
И он, конечно же, ничего не сделал. Я и не ожидала от него никаких подвигов, хотя именно это, к сожалению, могло нарушить мои планы. Фрэнк всегда слишком бережно относился к себе. Но я не оставляла его в покое.