Алекс, черт, друг, как же жалко, почти ведь дошел.
Джейн вдруг сбросила шлем, помотала головой. Затем, ухватив всей ладонью, рванула с лица очки, отшвырнула в сторону.
– Дура! – заорал я. – Ты что делаешь?
Предчувствие неминуемого плохого. Дверь из подвала распахнулась словно сама по себе, выбросив двух тварей, силуэтом похожих на коренастых собак. Только силуэты, потому что видеть детали в сгустках Тьмы невозможно. Мы с Настей в два ствола ударили по ним длинными, изрешетив в момент, но когда я обернулся, то столкнулся взглядом с Джейн. И глаза у нее были черными. Совершенно черными, как сама Тьма, – ни зрачков, ни белков, ни радужки. Только Тьма.
А еще ствол ее автомата смотрел мне в грудь. А затем на этом стволе расцвела мимолетная вспышка, а в грудь мне словно ударили молотом, вмяв в ребра пластину вместе с подложкой.
И тут же над правым глазом Джейн появилась черная, как мне показалось в этом бесцветном мире, точка. Голова ее чуть дернулась, выбросив красноватое, все же красноватое облако. Даже в этой сепии кровь все равно оставалась алой. И Солдат Джейн, милая и хорошенькая девушка, упала на бетонный пол не известной никому насосной станции на самой границе Тьмы. И это было куда больней удара пули в броню. Намного больней, до самых жгучих слез, до зубовного скрежета.
Я не ловил дыхание и не корчился на полу, кино и в этом врет. Эти новые жилеты прекрасно гасят удар автоматной пули, распределяя его по пластине и амортизирующему слою. Да и пули у нас с мягкими наконечниками, специально на тварей. Так что я просто сбежал в подвал, таща Настю за руку за собой, чувствуя зов прохода, и рывком захлопнул за нами дверь, отсекая нас от мира. Мы уже не там.
И этот мир вдруг начал медленно вращаться вокруг нас, а мы оказались в самой середине всего мироздания.
– Я тебя люблю, – сказал я, притягивая Настю к себе. – И буду любить вечно.
– Я тебя тоже.
Я нашел в темноте ее губы, теплые и нежные.
Затем мы понеслись куда-то по бесконечному туннелю сквозь все.
А затем меня вдруг словно дернули в сторону.
Темнота, запах пыли, мокрого цемента, какого-то гнилья. И при этом волна неожиданного тепла, которым сменяется вечный холод перехода. Затем удар по голове, сильный, как будто ею врезался в косяк, аж зубы лязгнули, а в глазах искры. Отмахнулся, но так и не наткнулся ни на что. Рука выдернула ребристое тело фонарика из поуча, большой палец утопил резиновую кнопку. Яркий луч света разрубил темноту словно мечом.