Ксенечка с детства верила в бога, обожая его всеми фибрами своей маленькой и простой души. Серые её глазёнки часто были обращены к массивному старинному образу, подвешенному в углу ровно над подушкой.
Когда Иван Петрович вернулся, он увидел безжизненно распластавшуюся на кровати Ксенечку.
Икона, сорвавшись с крючка, рухнула ей на голову.
Удивлённо раскинув бледные с синими прожилками ручонки, Ксенечка застыла в судорожном, испуганном вдохе, застрявшем где-то меж вздыбившихся рёбер.
Впиваясь в мёртвое белое личико, окровавленные осколки отражали расколотую на части комнатушку, блёклую и пустую.
А Марья Степановна так и стояла, обратив задницу к черным дверям чужих квартир, и почему-то выла волком. Плач её эхом катился по пустым зеленоватым стенам, смешиваясь с безумным хохотом Ивана Петровича.
Перетащив труп своей жены на кухонный стол, он дрожащими пальцами стащил с костлявых плеч ночную рубашку…
Ухватившись за нож, Иван Петрович застыл перед посиневшим брюхом с проступившими прожилками вен.
Воспалённое сознание рисовало картины одна страшней другой: вот он, Иван Петрович, могучими своими пятернями давит на мёртвый живот так, будто делая массаж сердца; в брюхе что-то, лопнув, хрустит, но не выходит, и живот лишь раздувается – чёрт пойми от чего; руки Ивана Петровича дрожат, но, пуще сатанея от страха, давят, давят… И вдруг Ксенечка приподнимает голову и кричит от боли.
Иван Петрович зажмурился и со всего маха вонзил огромный нож в лиловый, отрупевший шар.
И успокоилось его сознание.
К четырём часам утра он был пьян вдрызг, и оттого безмятежен. Завёл магнитофон, пел песни, курил.
На рассвете поставил на плиту огромную алюминиевую кастрюлю, в которой варил вытащенную из тяжеленной рамы икону вместе с синюшной курятиной неясного происхождения, найденной в морозилке. Пообедал.
В полдень он, раскачиваясь взад-вперед, уже рассказывал главврачу психиатрической лечебницы про соседку и её пирожки, про брюхатую жену, про суп из иконы.
Заслышав про Ксенечку, главврач просиял и погладил Ивана Петровича по взъерошенной макушке.
– Жена ваша уже ждёт вас, голубчик. Пойдёмте. Не будем заставлять её ждать.
Иван Петрович побледнел.
– Никуда я не пойду, – мотнул он потной головой. – Я помирать пока не собираюсь. Сами, сами.
Главврач цокал языком, вжимаясь массивными челюстями в шею, отчего казалось, что подбородков у него три штуки.