Инга Мстиславовна открывает сумочку, извлекает из нее карточку, протягивает Платоше.
ПЛАТОША Что это?
Платоша берет карточку в руки, рассматривает, снимает очки, рассматривает, вновь надевает очки, рассматривает. Агров подходит к Платоше, забирает у него фотографию.
АГРОВ Это тот самый снимок. Нашелся. (Пауза.) Я чувствую, что приближаюсь к Мойре… по запаху, как и предполагал… Запах изменился. Он не похож ни на один из знакомых мне запахов. Не похож он и на те запахи, что запомнились мне из детства. Есть в этом запахе нечто щемящее, нечто, призывающее тоску и жалость, пополам с вдохновением… Ах, если бы вы только могли себе представить этот запах?.. Может быть, этот запах именно то, что мы забыли в первую очередь, погружаясь в эпоху безвременья… как в туман… как в Лету. (Виталию.) Бедная девочка.
Пауза.
ВИТАЛИЙ Вы поможете нам?
Свет медленно гаснет.
Звучит «Чухонская фантазия» А. С. Даргомыжского.
Картина первая
С нашествием снега свалка вернула себе покойные приметы пустыря. Величественность и безмятежность. Пространство. Сухое деревце на горизонте кажется не черным, как должно выглядеть сухому деревцу на матово белом, а красным. Темно-красным. Хотя до захода солнца еще далеко.
День. Лишенный одного измерения замечательно плоский зимний день. В отсутствие объема ветви деревца выглядят трещинами.
Подобие жилища, плохонького, из ящиков и коробок, возникшее недавно и тем же снегом облагороженное, не только не портит пейзажа, но даже придает ему некоторую завершенность.
У входа в жилище Агров в черной феске. На нем, точно с плеча Голиафа, велюровое пальто. Полы пальто стелятся по земле. Голова Агрова седа. Однако отсутствие усов и бакенбард придает его облику некую моложавость. Виссарион Владимирович шепчет про себя. В руках у него спички. Одну за другой он зажигает их, смотрит на пламя, после чего бросает себе под ноги. Наконец, он кладет коробок в карман пальто, задирает голову, смотрит на небо.
АГРОВ Сходство. Все построено на сходстве. Ты обрати внимание, Мавра, как земля, укрываясь снегом, подражает небу. Другое дело, что ей никогда не стать небом. Хотя, кто знает, какие мысли, собственно у земли, когда ее покрывает снег. Быть может, ей вовсе и не хочется этого сходства. Может быть, ей совсем ни к чему быть похожей на небо. Как думаешь? (Пауза.) Однако она не сопротивляется. Совсем не сопротивляется. Выходит, что ей хорошо. Хорошо, это очевидно… Другое дело, что у нее нет средств сопротивляться. Или есть средства? Наверное, есть. Наверняка есть. Она может сопротивляться. Каждый раз, когда где-нибудь случается землетрясение, я ловлю себя на мысли, что это происходит неспроста. Земля сопротивляется. Сопротивляется хаосу… Как правило… Всегда. А если я не вижу причин подобному сопротивлению на поверхности – это вовсе не означает, что их нет. Это означает только одно, я чего-то не знаю, что-то не учел. (Пауза.) А что есть землетрясение? Подражание падучей? Выходит и человек что-нибудь, да значит? Здесь – ошибка. Здесь, Мавра – роковая ошибка. Не землетрясение – подражание падучей, а, наоборот, падучая – подражание землетрясению. Человек во всей этой круговерти незначительная деталь. Нет, значительная, но только с точки зрения самого человека, не больше… не больше. А раз так, выходит, что он чрезвычайно зависим. Зависим и непременно наказуем. И наказание, Мавра, неизбежно. И смягчить наказание, Мавра, человек может только в том случае, если он честен. Только если он предельно честен. Честность, Мавра – единственное подлинное удовольствие. Все остальное иллюзии удовольствий. (Пауза.) Теперь возникает вопрос, кем должен быть человек, чтобы оттуда, сверху, было сразу видно – это честный человек? Ответь мне, Мавра? Что же ты молчишь? Вспомни о подражании? Ну же? Кем, единственное, может быть честный человек? Правильно – клоуном. Только клоун – честный человек. Вот почему клоунов любят дети. Детей, Мавра, не обманешь.