Мама умерла по дороге, когда, переехав на грузовике Ладогу, они, казалось, были спасены. Ее тело Вера с сестрой оттащили в общую кучу, и их «повезли дальше, жить», во что совсем недавно не верилось. На станции Мантурово Костромской области случилось и вовсе невероятное. Веру и ее сестру нашла дальняя родственница, работавшая там в ресторане, – она встречала все поезда, привозившие ленинградцев. Там они и остались. Вера, которую тетка устроила работать кассиром в сберкассу, только начала отъедаться и приходить в себя, как ее вызвали в военкомат и сказали, что она пойдет в армию. «Я же блокаду перенесла», – возразила Вера. «Пойдешь», – повторил ей офицер, и она только смогла ответить: «Ладно». И после войны, когда бывшие однополчанки заявляли, что пошли добровольцами, Вера Баракина не кривила душой – говорила, что лично она не радовалась, что на фронт попадет. Может, она бы потом сама пошла в военкомат, но только не тогда, в мае 1943 года, когда была еще так слаба.
А фронт оказался не страшнее блокады. Столько всего произошло там – гибли от осколка или пули, подрывались на минах товарищи, ее саму дважды ранило, но Вера считала, что страшнее блокады ничего в ее жизни не было.
Учеба подходила к концу, на политзанятиях им уже говорили об отправке на фронт. Вера Баракина была поражена, когда ее снайперская пара Тоня Буланенко написала заявление, что просит перевести ее в связистки, так как снайпером она не может [113]. Тоня отлично стреляла, но ей казалось, что по людям выстрелить она не сможет. Вера была убеждена, что связисткой быть намного страшнее: ползти по чистому полю под пулями с проводом!
Многие курсанты отсеялись за эти шесть месяцев. Не каждая оказалась готова к таким переменам в жизни, не каждая могла вынести тяжелые физические нагрузки – многокилометровые походы на полигон и обратно с полной выкладкой (зимой – на лыжах) – и казарменную жизнь. Многие никак не могли привыкнуть к мысли, что скоро окажутся на войне – да еще снайперами. Еще летом, в Амереве, Зоя Накарякова из Перми сошла с ума (а может, и притворялась): сначала по ночам начала кричать, а потом как-то раз и днем по дороге со стрельбища вдруг начала вопить страшным голосом: «Мама! Мама!» [114] И тут уже ее забрали в санчасть, а оттуда, как говорили, в соответствующее учреждение. После войны, как слышала Клава Логинова, Зою видели в Перми