Он украдкой посмотрел на свою спутницу. Если она и вспомнила тот далекий день, то виду не подала.
– Подумать только, мне вчера приснился бой часов.
– Тех самых? – сразу догадалась Вероника.
– Ага, «Густав Беккер».
– Представь, они сохранились. Живут теперь в моей мадридской квартире.
– Да ну?
– Чистая правда. Все так же исправно бьют каждый час.
Все то время, пока они продолжали гулять, Глеб судорожно пытался подсчитать в уме, сколько же оборотов совершили покрытые патиной стрелки с того далекого августовского дня, что недавно во всех приятных подробностях привиделся ему во сне. Получилось что-то около ста тридцати тысяч. Хм, всего-то?
* * *
Расставшись с Вероникой, Стольцев всю оставшуюся часть дня размышлял о непонятном рисунке на пергаменте. Что за тайну он скрывает? В который раз Глеб разложил перед собой уже порядком потертую распечатку. Хм. А что если?..
Уже через минуту он торопливо набирал номер Лучко.
– Здравствуй, капитан! Это не Таро!
– Опять двадцать пять, – проворчал следователь. – А что это?
– Это снова бустрофедон.
– Хочешь сказать, что и тут тоже надо читать слева направо?
– Именно! В таком случае вместо taro получается orat!
– Ну и что? Один хрен бессмыслица какая-то.
– Вовсе нет. Orat на латыни означает «говорит». А еще это может означать: «просит», «умоляет».
– Умоляет? – хмыкнул капитан. – Глеб, это я тебя умоляю, не фантазируй.
– Да при чем тут мое воображение? Все очень логично. Получается, что изображенная на пергаменте звезда «говорит».
– Так все же говорит или умоляет? Говорит с кем? Умоляет кого?
Глеб замялся и засопел в трубку.
– Думаю, ответ следует искать на оторванной половине.
– И где же она?
– Скорее всего, дома у Гонсалеса.
– Ты предлагаешь расколотить все остальные статуэтки?
– Как вариант.
– Да я же самолично их все отсмотрел. Прорезь была только у коровы. А внутри остальных одна пустота. Мы там с двумя коллегами потом еще раз в шесть рук все прочесали. И ничего.
– И ничего, – эхом отозвался Глеб. – Ладно, дай мне время подумать и кое с кем посоветоваться.
* * *
Выяснив, что Буре уехал за город, Глеб отправился к нему на дачу. И дом, и участок, принадлежавшие Борису Михайловичу, служили ярким доказательством того, что в жилах профессора текла немецкая кровь – овощи с грядок претендовали на диплом ВДНХ, безупречную геометрию клумб можно было проверять самыми высокоточными приборами, и все равно не найдешь и тени погрешности, а оконные стекла блестели так, что руки соседских пацанов сами собой тянулись к рогаткам.