— Что? Говорите. Я внимательно вас слушаю.
— Одного нашего сына нам пришлось отдать… на усыновление, потому что…
Она уронила лицо в ладони, плечи её тут же затряслись и она в голос заплакала.
— Потому что тогда мы не смогли бы прокормить двоих детей… Мы очень бедно жили… Иногда даже голодали…
Я опешила и дрожащими руками приобняла её за округлые плечи.
— Тише… Тише… — проговорила я, не зная, что ответить и что вообще сказать.
Дело ясное, что дело тёмное.
Она плакала и отрывисто говорила:
— Ника, нашего мальчика, которого мы вырастили и который пропал без вести пятнадцать лет назад, звали Ванечка. А наш второй сын, которого нам пришлось отдать… я не знаю… не знаю, какое ему дали имя. Я даже не знаю, кто стал его родителями. Нам лишь сказали, что это хорошие люди...
— И я даже не знаю, кто сейчас передо мной – Ванечка, которого мы вырастили и потеряли пятнадцать лет назад или же, второй наш мальчик, который оказался рядом с нами, хоть и в трагичной ситуации. Но для нас он Ванечка. Он мой сын, Ника. И не смотри на меня так, будто я сумасшедшая…
— Я… — у меня слов не было. — Я не знаю, что вам сказать…
Что тут вообще можно что-то сказать? За один день на мою голову свалилось столько информации и такое событие – я нашла своего мужа! А ещё мне пришлось узнать о старой трагедии в абсолютно чужой для меня семьи!
— Не нужно ничего говорить, — сурово произнёс вернувшийся Илья Алексеевич. — Аня, прекрати реветь.
Он держал в руках старый, потёртый фотоальбом.
Протянул его, вытирающей слёзы, Анне Сергеевне и сел напротив нас в глубокое кожаное кресло, которое заскрипело под ним, когда он медленно садился.
Она рукавом снова вытерла мокрое от слёз лицо и открыла альбом.
* * *