Казалось бы, что может быть проще? Проследовать с сотней великолепных драгун по следам многотысячной армии и передать генералу сундучок с наградами. За свою долгую военную карьеру Тимирязеву приходилось выполнять куда более сложные задания. Но, видимо, та легкость, с какой он нагонял полки, сыграла с ним злую шутку.
Тимирязев шел к Прейсиш-Эйлау по Кенигсберской дороге, и со дня на день рассчитывал быть в штабе. На его беду в один из вечеров зима решила напомнить о себе, и жуткая метель заставила драгун искать укрытие в придорожных деревушках.
Только после того, как всем его людям был найден теплый и сухой угол, капитан озаботился и о себе. На пару с подпоручиком Карповым, он подошел к домишке, окна которого уютно освещали пара свечей.
– Расседлай лошадей, – велел Тимирязев и поторопился к спасительному теплу растопленной печи.
Карпов не чурался работы. Как любой кавалерист, он предпочитал сам следить как за своим, так и за капитанским скакуном. К тому же, крестьянское прошлое брало верх над офицерским настоящим, и лучше Карпова для присмотра Тимирязеву было не сыскать.
Но не успел капитан отогреть замерзшие члены, как, распахнув двери и впустив внутрь снежный вихрь, в дом ворвался подпоручик, а в жизнь и карьеру Тимирязева – смута.
– Лепесток, ваше благородие!
Лепесток – трехлетний черный жеребец с белым характерным пятном на лбу, – был любимчиком Тимирязева. Малейшего движения коленом хватало, чтобы он сорвался с места в нужном всаднику направлении. А грохот пушек и свистящие ядра пугали его не больше хлопка ладошами какого-нибудь мальчишки из обоза. И теперь Лепесток исчез. Карпов снимал новый, выданный перед походом, розовый вальтрап со своей лошади, когда услышал за спиной приглушенный стук копыт. Жеребец капитана скрылся в снежной буре, и подпоручик даже не видел, человек ли тому был виной или нежданный испуг Лепестка.
Верный конь ценнее пруссака-союзника, и Тимирязев, узнав о пропаже, почувствовал, как сердце упало в пустой желудок. Особо страшным было то, что сундучок с наградами остался пристегнут к луке седла, а значит, мечты о новом звании замело снегом, как и следы Лепестка, преследовать которого было бессмысленно.
Винить во всем несчастного Карпова Тимирязев не желал. К тому же он сознавал, что прежде самому надобно было позаботиться о сохранности ценного груза, а не надеяться на расторопность подпоручика и доброжелательность пруссаков.