Четвертьпудовое ядро тут же прошило каре насквозь, разметав людей в стороны и добавив паники в ряды французов. Но перестраиваться в линию было не с руки – пушки не будут бить по своим, и потому каждый солдат надеялся, что следующее ядро будет последним и пронзит каре в любом другом месте, но не там, где стоит он.
Орел между тем вновь едва не упал, и к израненному солдату, не обращая внимания на шквал картечи, прорвался всадник. Он с силой выхватил штандарт и, прокричав какие-то распоряжения, направил лошадь к Эйлау. Орел мелькнул крыльями, а Тимирязев обнажил длинный палаш – смазанные пятки француза, что псу запах текущей сучки.
– За мной!
Капитан даже не обернулся, чтобы убедиться, следуют ли за ним его драгуны. Те, даром, что молоды, с гиканьем, точно «дьявольские» казаки Платова, которых уважал сам Наполеон, пришпорили лошадей.
Пара каре, изрядно потрепанных пушками, встретила кавалерию залпом ружей. Густое облачко дыма окутало солдат, и Тимирязев почувствовал горячую струю воздуха у виска – пуля, лизнув каску, пролетела мимо. За спиной раздались крики боли и лошадиное ржание. Первый ряд в каре меж тем встал на колено, освобождая место для стрельбы второму. Капитан не дал времени французам, тяжелый клинок с легкостью перерубил чье-то плечо, лошадь не заметила человека на своем пути, врезавшись копытом в грудь, и предсмертное проклятие осталось позади.
Драгуны прошили каре насквозь, кровь, словно ягоды рябины, украсила снег, но Тимирязев не стал вместе с эскадроном добивать врага. Он видел перед собой только спину беглеца и крылья императорского орла.
Лошади с трудом скакали по глубокому снегу, дыхание с хрипом вырывалось в морозный воздух. Впереди уже четко проглядывали крыши домов Эйлау и кресты городского кладбища, у которого засуетились французские стрелки, но всадников разделяло уже не больше пары корпусов.
За спиной послышался свист – похоже, юные драгуны следовали за своим капитаном. Тимирязев занес над головой беглеца палаш, и в этот момент с правого фланга раздался пушечный залп, а ряд стрельцов впереди окутался дымом из ружейных стволов.
Скакун француза оступился и на полном ходу рухнул в снег, придавив собой ногу всаднику.
Радостный крик готов был сорваться с губ капитана, как его собственная лошадь нырнула головой вниз, словно угодила копытом в кроличью нору, и Тимирязев, едва успев освободиться от стремян, перелетел через ее голову.