– Как у тебя с Наташей?
Внезапно я почувствовал тошноту. Силы покинули меня. Но я все же не рухнул, удержался на ногах, и мой приятель ничего не заметил. Тем более что мне удалось равнодушно ответить:
– Никак.
– ???
– Об-сто-я-тель-ства…
Князь засунул руки в карманы пальто и поежился. Сидя верхом на своем салатного окраса аппарате, он выслушивал мое донесение точно главнокомандующий, терпящий фиаско. Он явно был мной недоволен.
– Человек должен быть выше обстоятельств.
– Ты находишь?
– Обстоятельства – чуть ли не единственное в подлунном мире, над чем я возвышаюсь.
Что он имеет в виду? Неужели свой маленький рост?
Князь заторопился, попытался завести мотороллер, не слезая с мотоцикла, но каблук соскакивал с заводного рычага.
– Постой, дай-ка я!
Я ударил рычаг подошвой, тот спружинил было, но все же поддался, двигатель, фыркнув, затарахтел, мотороллер рванулся, и уже издали князь крикнул:
– Счастливо, старик!
И еще что-то, но я не разобрал.
Таков был теплый бульон моих переживаний, а вот в суровой действительности в это время происходило следующее. (Речь снова пойдет о моем братце.)
Отслужив срочную, он демобилизовался.
Дома появился внезапно – распахнул дверь, шагнул в комнату, и его матушка оцепенела от счастья. Даже чайная чашка выпала из вдруг ослабевших пальцев и расколола блюдце. Прозрачная жижица быстренько потекла с клеенки на юбку. Ладный такой морячок в тесном бушлате широко улыбался, шире некуда. Не мог он сдержать эту непобедимую улыбку, сил не хватало – так был счастлив и так устал от дороги и от волнения. И происходит следующее. Прошу внимания. Заметим, что он еще не поздоровался с матерью и вообще еще ни слова не произнес в Москве. И всю дорогу промолчал. Последний же раз на Севере говорил, прощаясь с товарищами. В комнате – тишина.
– Дома папа? – спросил он весело и нетерпеливо.
Толстая еврейка, мамаша его, пошатнулась.
– Боже мой, Боря! – закричала она. – Что ты говоришь! У тебя давно нет отца, он на войне погиб, ты же знаешь. Его убили!
– Его убили, – все еще улыбаясь, произнес братец. – Знаю.
И – зарыдал.
Лирический герой (или антигерой) настоящего повествования вспомнил редакцию журнала и разгоряченного руководящего им писателя, чью книгу в тот период сочиняла и правила вся редакция. Огромный роман. Один поправлял диалоги, другой исправлял надежи, третий придумывал названия глав. Писатель приехал с важного заседания с телевидением и выступлением высокопоставленной партийной шишки. Заскочил в редакцию, некое уютное здание на старинном московском бульваре, и приятно стало. Вечер, снаружи окна светятся, а внутри сотрудники делом заняты, его эпопею пишут.