– А что это там на столе? – спросил Ржевский.
– А что там? – тоже как будто удивился Тимофей. – Надо полагать – вчерашние ваши остатки.
– Я спрашиваю – что там посередине?
– Письмо.
– Письмо? Как оно тут оказалось? – с этими словами Ржевский решительно направился к столу.
Он взял письмо и, разглядывая конверт, на котором были изображены два голубка, держащие в клювах оливковую ветвь и надпись «Сердечному другу», задумчиво произнес:
– Вчера этого письма, кажись, не было.
– Вчера не было, – подтвердил слуга. – Его сегодня утром баба принесла, а я на стол положил.
– Баба? Какая еще баба?
– А пес ее знает какая. Пришла и велела вам, барин, передать.
– Что ж, молода, хороша?
– Какое там – старуха. Посыльная.
– От кого ж посыльная?
– Не сказалась.
Ржевский разорвал конверт и вытащил из него письмо, а также сложенный вдвое лист тонкого пергамента, где находился засушенный голубой цветок. Цветок вместе с пергаментом поручик бесцеремонно бросил на стол и принялся за чтение.
Поначалу он читал с той веселой бойкостью, с какой бобер подгрызает молодую осинку, затем лицо его сделалось как у важного начальника, которому по оплошности подали некое недостойное его внимания прошение, и наконец, ус его как бы сам собою вздыбился, и поручик воскликнул:
– Что за вздор? Просто глазам своим не верю! Она пишет, что понесла от меня ребенка!
– Ребенка? – спросил слуга. – Кто ж его понес?
– Откуда ж я знаю! Пишет, что любит меня, что понесла от меня ребенка, а кто она – поди догадайся!
– Оченно просто могла понесть… При вашей-то хватке… Вот, к примеру, мадам… как бишь ее…
– При чем здесь моя хватка и какая-то бишь мадам?! – перебил его барин. – Конечно, любая может понесть при известных обстоятельствах… Однако ж мне хотелось бы понять, кто именно такое пишет!
– Что ж она, понесла и не подписалась?
– «Я» в конце письма написала, и все! Вот! – Ржевский в сердцах ткнул пальцем в бумагу. – «Я» и больше ничего! Какая досада!
– Стало быть, вы ее хорошо знаете, коль она так по-свойски подписалась, – рассудительно сказал Тимофей.
– Мало ль кого я хорошо знаю! Я полгорода хорошо знаю. Все-таки надобно соображение иметь, чтоб писать вместо имени «я»! Поди тут теперь догадайся, кто это!
– Что ж она еще пишет?
– Да всякий вздор! – Ржевский вновь ткнул пальцем в бумагу. – Вот, например: «Я помню то мгновенье, когда нам удалось соединить наши руки, и вы восторженно воскликнули: «О, это знак судьбы, говорящий о том, что мы будем вместе»… Хм… стал бы я восклицать такое… Соединились руки, и вот уже знак судьбы…. Эдак во всем можно увидеть знак судьбы…. Или же вот… «О нежный, бесконечно нежный друг мой, помните ли вы, как мы стояли над крутым берегом реки, как силились обнять с двух сторон могучую пинию, чтоб соединить на ней наши руки? Вы сказали тогда: «Ежели нам удастся дотянуться друг до друга, то мы уж вечно будем вместе»… Как это понимать? Совершенно не помню, чтоб я обнимал с какой-то барышней какую-то пинию и говорил подобные слова. И что это вообще такое – пиния?