– Я вижу, у вас здесь все нормально, так я пойду. Если что – ищите меня в Париже.
Кофе бы выпить, а они измываются. Сволочи. А ее больше всех ненавижу. Как она измывается, ведьма трухлявая. А еще этот ее акцент, который она умело скрывает перед одними и нарочито выставляет перед другими. Когда ей надо притвориться умной и хитрой, она тут же русский акцент включает. У этих придурков-американцев менталитет такой: русский акцент – значит, ум и хитрость. А с другими американцами, когда надо, она очень даже без акцента говорить может. Сволочь она, начальство мое. Софа, гадина, ближайшая подружка моей тети Наты, чтоб она сгорела. Не тетя, понятно, она-то тут ни при чем. Тетя Софа эта. Ненавижу ее, как и она, наверняка, меня. Ни дома покоя нету, ни на работе. Измывательство по всей жизни, чтоб она в гробу крутилась. Надо будет тетке Нате про седовласого рассказать, только этой карге как с гуся вода. Зато Ната посмеется. Она любит про Софку говорить. Про эту змеюку-удавку.
Мой босс себя называет Сарой. И все называют, потому что она так в документах прописана. А когда-то была Софой или Софкой. Язва она такая – поискать еще надо. Ее все в отделе побаиваются, стараются стороной обходить. Только не мы с Питером. Питер – потому, что у него шкура носорожья, пробить его только стрелы амура могут. А я… А я потому что знал кое-что про нее. Фотку одну у нее на столе один раз увидел. Мельком так заглянул, а ее к начальству видно вызвали, раз такой компромат на столе оставила. Фотку-то я сразу узнал, потому что у тети Наты такая же на стене висит. Четверо на ней, один молодой человек и три смеющиеся девушки. Молодой человек обнимает двух девушек за плечи, а третья чуть в стороне стоит. Это тетя Ната, она сестра папы. А сам папа обнимает за плечи маму и Софу. Ната дружила с Софой с детства, а она уже маму с папой познакомила.
Потом, уже после моего рождения, Софа уехала и стала Сарой. Обычное дело – половина Соф в России еврейского происхождения дома отзывались на имя Сара. Двойное имя – свое, родное, и близкое по созвучие имя местного народа, – обычное дело у евреев, вечных изгоев.
Позже уже, когда родители погибли и тетя Ната моталась по всяким учреждениям устраивать похороны, эта появившаяся неизвестно откуда женщина смотрела на меня встревоженным и чуть тоскливым взглядом. Этот взгляд я запомнил, а сами похороны – нет. Любила она папу. Поэтому тетя Ната строго настрого мне запретила ее обижать.