Монах поднял с пола сумку и надел на плечо.
– Когда мне следует вновь просить о помощи пять орденов? – спросил Оттоне Висконти чрезвычайно спокойным тоном, хотя был в одном шаге от провала. – Когда я пойму, что веры моей недостаточно? Когда мои люди перестанут, наконец, заикаться от страха и смогут убедить сомневающихся? Или когда еще десяток-другой людей погибнет из-за давних обид и дележа юрисдикций?
Монах, уже взявшийся за посох, вновь отставил его к стене и обернулся. Архиепископ напряженно молчал. Сейчас все или ничего.
– Разве я сказал, что отказываюсь? – прервал, наконец, затянувшееся молчание монах. – Я сделаю это. Не ради вашего преосвященства, не ради ваших маловерных людей и даже не ради спокойствия простецов, а ради вящей славы Господней, ad majorem Dei gloriam. Приготовьте пути Господу, прямыми сделайте стези ему.
– Аминь, брат Мишель. Вас проводят.
Испросив на прощание формальное благословение, монах вышел.
Архиепископ знал, что с инквизиторами вообще, а с теми, что из пяти орденов, в особенности, связываться опасно, и потому потратил несколько часов, чтобы продумать свои ответы на возможные и невозможные каверзные вопросы. В конце концов, повод для обращения в Священный совет Ломбардии действительно был довольно мелкий… Но монах ничего не спросил!
Неприятный в разговоре, не умеет скрывать свои желания, доверчивый, импульсивный и к тому же фанатик. Такой человек едва ли мог кого-то повести за собой. Искушенный в политике архиепископ даже не сомневался, что всякий, кто решил бы использовать этого монаха в своих целях, без труда добился бы успеха.
«Господи, почему Ты выбираешь Себе столь тупые орудия? Почему всякий раз молот, а не кинжал?»
С этими мыслями архиепископ, уже не сдерживая широкий зевок, отправился спать.
* * *
«Как-то все слишком просто», – думал брат Мишель, ритмично покачиваясь на спине тяжеловоза. Мерин явно к телеге привык больше, чем к седлу, и монах искренне сочувствовал Божьей твари, которой пришлось оставить хозяина и кормушку ради того, чтобы тащиться в неизвестность, но инквизитору надо было беречь силы.
Рассвет чинно вступал в свои права. Диск дневного светила, алый, как новые одежды братьев ордена, поднимался над краем мира и пока еще не ослеплял глаза золотом славы Господней. Первые лучи солнца, сталкиваясь с деревьями и постройками, рождали длинные тени и покрывали кровавыми отсветами крыши удалявшейся деревеньки.