Говорить было решительно невозможно, и Сергей жалобно произнес:
– Слушай, отец, мне чего-то плохо. Не могу говорить. Извини.
– Ну, это понятное дело. Тут, знаешь, какое средство требуется? Похмелиться. Организм должен дозу понижать постепенно. Это тебе любой врач скажет – хоть из Москвы, хоть из программы «Здоровье».
Сергей кивнул только потому, что не хотел спорить.
– Но тут вы не купите, – продолжал мужик, – тут на площади магазин уже неделю не работает. Вам надо в Заречье идти, там продавщица непьющая, там всегда открыто.
Сергей покачал головой.
– Как я с ним дойду? – показал он на Лешку, который окончательно сполз со скамейки.
– Да уж… Совсем уморился товарищ твой. А ехать-то вам куда?
– В Волчонки.
– Это ж где? Чё-то не слыхал.
– Часа полтора ехать.
– Далеко, – протянул мужик. – Как же ты его довезешь, товарища своего?
Сергей пожал плечами, а мужик тяжело вздохнул.
– Эх… придется вам помочь. На вот, полечись! – и достал из внутреннего кармана полосатого пиджака бутылку.
Сергей замотал головой, отчего в голове загудело еще сильнее, и перед глазами залетали не просто точки, а целый рой огромных зеленых мух. Он не удержался и застонал.
– А я что говорил? – торжествующе сказал мужик. – Пей, мигом поправишься.
Не имея сил спорить, Сергей взял бутылку и отхлебнул прямо из горлышка. Жидкость оказалась самогоном убойной крепости. Горло обожгло так, будто глотнул крутого кипятка, на глазах выступили слезы.
– Брр! – Сергей вздрогнул, как собака после купания – и спиной, и загривком. Однако парадокс – в голове действительно прояснилось. Довольный мужик забрал бутылку и отхлебнул сам.
Дальнейшее Сергей помнил кусками. Неизвестно откуда появился еще один мужик, в фуражке, которая все время съезжала хозяину на нос. Новоприбывший достал из кармана граненый стакан и хотел напоить из него Леху. Однако тот мирно спал, привалившись спиной к столбику, поэтому обладатель непослушной фуражки выпил из стакана сам и угостил Сергея.
Потом подошел автобус. Сергей залез и втянул за собой Леху. Положил друга на сиденье у окна и, перегнувшись, помахал провожающим.
А потом его сморило. Веки сделались неподъемными. Иногда он приоткрывал глаза и смотрел на лес, обступавший шоссе, на Лешку, привалившегося лбом к стеклу. Автобус так сильно подбрасывало на ухабах, что казалось, либо стекло треснет, либо Лехин лоб. Леху было отчаянно жаль, однако забытье засасывало неумолимо, как болото. В глубине же пьяной трясины драгоценным камнем лежала мысль – и на фига он пил самогон на такой жаре?