Фото: А. Гефтер.
В этот момент к нему повернулись какие-то физики и заговорили с ним. Нам не оставалось ничего другого, как поблагодарить его, сказав, что это была большая честь для нас. Мы поулыбались и пошли прочь. В работе конференции был объявлен перерыв на целый день, и мы решили побродить по Принстону. Свежий весенний воздух казался наэлектризованным. Прогуливаясь по улице, мы безостановочно болтали о людях, которых нам удалось увидеть, и идеях, которые они обсуждали. Теперь мы чувствовали свою причастность к чему-то, хотя нас никто туда и не приглашал.
– Мы говорили с самим Уилером! – сказал отец. Он выглядел ошарашенным и ухмылялся, словно не веря самому себе.
– Да, мы это сделали!
Мы дошли до Мерсер-стрит, тихой улицы, на которой жил Эйнштейн в годы работы в Принстоне, по ней они с Уилером бродили, обсуждая великие космические тайны. Вдруг меня осенило: как забавно, что Эйнштейн жил в Нью-Джерси. Нью-Джерси? Это примерно то же самое, что увидеть Шекспира, жующего бургер в Wendy’s, или узнать, что Платон на самом деле не грек, а канадец.
Мы нашли дом Эйнштейна, 112 по Мерсер-стрит, и немного постояли перед ним, рассматривая. Мы испытывали трепет, но дом был весьма скромен. Он был старомоден и непритязателен, окрашен в типичный для маленького города анонимно белый цвет. В доме проводились какие-то ремонтные работы, и крыльцо обвязали желтой лентой, словно место убийства.
Мой отец указал на ленту.
– Наверное, это тот парень, что вечно падал с крыши в его мысленных экспериментах, наконец встретил свою судьбу[8].
Я знала, что Эйнштейн настоятельно просил Принстон сохранить его дом в качестве обычного места для жилья, а не превращать его в какую-то достопримечательность или музей. «Этот дом никогда не станет местом паломничества, куда паломники приходят поклониться костям святого», – говорил он. Ну и ладно. С этой желтой лентой мы могли поклониться разве что крыльцу. Кроме того, патологоанатом, который проводил вскрытие Эйнштейна, похитил его мозг. По сравнению с этим наше благоговейное топтание на газоне перед домом вопреки его воле вряд ли можно было бы счесть святотатством.
Отец однажды показал мне старую потрепанную книгу в твердом переплете, которую его отец дал ему, когда он был еще ребенком. Это были статьи Эйнштейна по теории относительности. Отец рассказывал мне, что пытался читать ее, когда ему было всего десять или одиннадцать лет, притворяясь, будто что-то понимает. Все свое детство он хранил эту книгу на полке в спальне, иногда смотрел на нее, иногда перелистывал страницы и мечтал понять ее смысл, потому что был уверен: в этой книге кроется истина. Теперь, глядя на дом, на белой краске которого играло мартовское солнце, я чувствовала себя так, будто мой разум покидает мою голову и вливается во что-то значительно бо́льшее, чем я. Я смотрела на отца и понимала, что он наконец встал на путь, которым в глубине души всегда хотел идти. А я? Я просто хотела следовать ему.