Василиса считала бабушку человеком верующим, ведь у нее даже в советские годы была в доме икона. Правда, одна-единственная, да еще потемневшая от времени до такой степени, что невозможно было даже разобрать, что за святой на ней изображен. Сама бабушка всегда утверждала, что на иконе святой Никола.
– А потемнел он ликом от грехов людских.
Получалось, что бабушка у Василисы была верующей, хотя в церковь никогда не ходила. Сначала просто не было в их селе церкви. Колхоз и большой коровник, который давал заработок доброй половине поселка, был. Клуб, в котором по выходным дням показывали кино, а по праздникам еще и танцы устраивали, тоже имелся. И даже главную дорогу председатель колхоза, пока был этот колхоз, успел асфальтом покрыть. И уж вовсе невиданное дело для глубинки – тротуары по обеим сторонам проезжей части проложить тоже успел, чтобы люди хоть по выходным дням могли почувствовать себя белой костью.
– Председатель у нас был человек заботливый, – рассказывала бабушка Василисе, которая и не помнила те дни, потому что родилась уже после развала Союза. – Все для людей, себе ничего. Чтобы воровство или взяточничество – такого позора за ним отродясь не водилось. Честный был человек, всем бы начальникам такими быть.
Как вернулся председатель с войны совсем молоденьким капитаном, погоны снял, так и тянул лямку. Бабушка еще обычно прибавляла: хорошо, что до нулевых годов председатель не дожил, не увидел, как все им устроенное по ветру разлетается, пришлыми, а то и своими же разворовывается и по дворам растаскивается.
– Тащили, казалось, что много, – смеялся над соседями дед Пахом, служивший при колхозе сторожем и в жизни не взявший даже ржавого гвоздя из чужого забора. – А как принесли, да разложили, да оглянулись, уже и нет ничего. Стоят, в затылках чешут. Как такое случилось? Куда же все делось? А я вот в сторожах всю жизнь, всякого повидал. И одно вам скажу: на чужое не зарься! Потому как ворованное, оно никогда и никому на пользу не идет. Сколько всякого за свою жизнь насмотрелся, а такого, чтобы ворованное к прибытку пошло, еще не видел. Между пальцами утечет, не уследишь, не поймешь, куда что и делось. А вот стыд и срам за сделанное навсегда с вами, ребята, останется.
Но разве кто его слушал? Разве вообще кто-то мудрых стариков слушает, особенно если эти старики всю жизнь были простыми сторожами? Людям хотелось успеть утащить побольше, пока было, чего тащить. Казалось, так можно отсрочить неизбежное. Но вскоре и тащить стало нечего и неоткуда. И времена наступили совсем уж беспросветные. Не стало колхоза, где всегда можно было разжиться какой-нибудь приятной для жизни мелочишкой. Не стало на селе работы. Не стало и жизни.