– Может, перейдем в гостиную? У нас еще фрукты и коньяк.
Фрукты и коньяк хороши, чтобы порадовать живот и горло, но раненому сердцу они не помогут. На обратном пути я сел за руль. Анна всю дорогу смотрела в черноту за окном.
Я не рассказывал о Лизе никому, кроме Жюльена. Никто из наших друзей не знал. Я щадил гордость Анны и нашу репутацию счастливой пары, однако было одно «но». Друзья, будучи не в курсе наших семейных драм, запросто могли что-нибудь ляпнуть.
Мы добрались до дома, отпустили няню, Анна заглянула в детскую поцеловать спящую дочь. Я, не раздеваясь, сидел на краю постели и ждал.
Анна вошла в спальню, закрыла дверь, сняла ожерелье и блузку, повернувшись ко мне спиной. В такие моменты, когда мы поздно вечером вдвоем возвращались после вылазки во взрослый мир – где были друзья, вкусная еда, общение, – я мечтал подойти к ней, скользнуть рукой под шелк ее блузки, провести пальцами по спине, по талии, накрыть ладонью грудь. Каждый раз я хотел это сделать, но в последний момент останавливался. Я был убежден, что это ее прерогатива – заявить о готовности к физическому примирению. Я не мог тронуть ее без ее знака – в этом мне виделось неуважение, почти насилие.
Анна переоделась в трикотажную футболку с длинным рукавом и пошла умываться. Потом умылся я. Затем мы лежали в постели, углубившись каждый в свою книгу, а после перешли к ритуалу притворного сна, который в ту ночь длился дольше обычного. Жена была совсем рядом, я чувствовал между нами живой, дышащий мост, магнитное притяжение, которое можно включить одним прикосновением. Но я не смел ее коснуться, а она лежала как каменная. В течение дня мы словами и действиями совершали мелкие шажки к примирению, ночью же, оставшись один на один, не могли наладить контакт – не на кого было положиться, не перед кем притворяться, не за кого спрятаться. И то, что для нас – для меня – стало невозможным физическое общение, делало все наши усилия тщетными. Такими ночами я чувствовал себя потерпевшим кораблекрушение: вокруг холодный океан цвета стали, ни земли на горизонте, ни птиц над головой и ни звука, кроме плеска волн о борт моего утлого суденышка.