Запах снеди перебил запах бензина и масла в салоне, и даже погребной запах, идущий от Дурдынина. Голова Никодима Филипповича пошла кругом. Он походил на рыбу только что выброшенную на росную траву, вот только трепыхаться негде было – сидел придавленный откидным столом с одной стороны, а с другой, коваными углами подпирал его отцовский чемодан.
Дурдынин достал два граненных стакана и наполнил их водкой под самый ободок, а затем, приподняв стакан, сказал, обращаясь к Отченашенко:
– Бери и давай вздрогнем по случаю.
Отченашенко механически потянулся к стакану и спросил:
– По какому случаю?
Дурдынин улыбнулся краешком губ и ответил:
– Случай он и есть случай, поскольку никакой! Ежели бы, был какой случай, то и имя бы, имел. Эх ты, голова!
Никодим Филиппович держал в одной руке стакан, а в другой ломоть копченой колбасы, истекающей соком, невиданной ранее толщины, похожей на масленый блин и не знал, что делать? То ли вначале откусить и проглотить колбасу, а потом выпить, то ли вначале выпить, а потом приняться за колбасу и прочую снедь, но рука державшая колбасу сама решила за его и он, не заметил, как весь ломоть оказался на языке и, почти не жёваный, скользнул в желудок.
Оказалось, что Дурдынин внимательно смотрел за ним:
– Вот, оно как! – Удивленным голосом сказал Дурдынин. Отченашенко не понял, то ли он, этим; «вот оно как!» одобряет, то ли осуждает его. Второй ломоть колбасы, так же, самостоятельно, без содействия мыслительного процесса Никодима Филипповича, оказался во рту, только теперь зубы и десна получили причитающую им часть наслаждения от сока и специй, этого чуда кулинарного искусства.
– Вот, оно как! – Еще более удивленным голосом произнес Дурдынин во второй раз и залпом осушил свой стакан и тут только Отченашенко понял, что и он держит в руках такой же стакан с водкой. Никодим Филиппович поднес его к губам с намерением так же, как Дурдынин опрокинуть его в себя. Водка была теплая и оттого пахла, и ему сделалось дурно от её запаха. Затошнило. Он схватился за ручку дверцы, едва успев поставить стакан на сидение, и кубарем выскочил из машины. В спазмах рвоты он не услышал, как взревел мотор, и машина ушла во всё ту же белесытую мглу, в которую рвало Отченашенко. Когда немного полегчало, и Никодим Филиппович стал способен воспринимать окружающее, он понял, что его бросили невесть где, посреди дороги. Обида захлестнула его.