Глава четырнадцатая
Первая схватка
Как бы там ни было, в обществе поднимается шум. Граф и генерал похваляется всюду:
– Ему понадобится не менее десяти лет, чтобы получить эти деньги, а за десять лет он ещё натерпится от меня.
Принц де Конти, переходя из одного салона в другой, восхищенный собственным остроумием, комментирует эти наглые заявления так:
– Бомарше получит либо деньги, либо петлю на шею.
Какая-то певица, возражая слишком остроумному принцу, тоже острит:
– Если его повесят, веревка треснет по приговору.
В общем, Пьер Огюстен становится темой для каламбуров и болтовни скучающих от праздности парижских салонов, что иной раз бывает опасней приговора суда.
Тем временем граф и генерал де Лаблаш плетет веревку покрепче, чтобы её не оборвал никакой приговор. Граф и генерал, не моргнув глазом, использует клевету. Сам ли он припоминает все грязные сплетни, сетью которых Пьер Огюстен опутан давно, напоминает ли ему о них кто-нибудь, только он вновь извлекает на свет божий и под видом предположений пачкает грязью всю честную жизнь своего вынужденного истца. Не воровал ли тот у своего милого папеньки, если папеньке пришлось заключить с ним известный контракт? Не отравлял ли тот своих скоропостижно скончавшихся жен? Не раздавались ли обвинения, что и в Испании тот бывал нечист на руку, садясь за карточный стол?
Короче говоря, этот чистопородный подлец наполняет Париж и Версаль такими позорными темными слухами, которые ни проверить, ни опровергнуть нельзя. Не станешь же в самом деле ходить по салонам и этаким доверительным шепотом сообщать то тому, то другому из видавших виды, провонявших откровенным цинизмом обитателей света, что, мол, Богом клянусь, не крал у отца, жен на тот свет не спроваживал и всегда самым благороднейшим образом в карты играл, как в Мадриде, так и в Париже? Что касается долговых обязательств, так, мол, этот Лаблаш настоящий подлец!
Другими словами, натерпелся Пьер Огюстен по самые ноздри, испытал на собственной шкуре всю ядовитость ловко пущенной клеветы. И до того в его душе наболело, нажгло, до такого бешенства он подчас доходил, что однажды, он вставляет в комедию злой монолог и произнести его ни с того ни с сего поручает проходимцу Базилю. Вот почему проходимец Базиль вынужден декламировать с искренним жаром, нисколько не соображаясь с ходом сюжета, даже прямо вопреки театральному смыслу: