В таком случае, кто и для чего распространяет этот злонамеренный слух? Кто и почему с энтузиазмом подхватывает его?
Неизвестно. Скорее всего, именно те придворные лизоблюды, которые ненавидят его как плебея и выскочку, с такой великолепной легкостью обошедшего их перед лицом короля.
Слух, разумеется, вздорный, этот слух опровергнуть легко, стоит призвать в свидетели лучших парижских врачей, но в высшем обществе, в этих развращенных придворных кругах никто не требует никаких доказательств, и Пьер Огсюстен остается вдовцом, без каких-либо средств и с черным пятном на своем честном имени, и ему доводится испытать на собственной шкуре, что такое, в противовес общественному мнению, однажды привлеченному им для защиты от посягательств придворного вора, ловко пущенная и старательно распространенная клевета, от которой ему придется долго и тяжко страдать, как при жизни, так и по смерти.
Тут что-то с ним происходит. Пьер Огюстен как-то странно и некстати спешит. Ещё перед смертью жены он пребывает прежним Кароном, как ему полагается от рожденья. Теперь же, вскоре после её похорон, в октябре, он вдруг превращается в Карона де Бомарше, использовав имя поместья, принадлежавшего Пьеру Огюстену Франке, затем Мадлен Катрин и ныне уплывшего от него, а в феврале следующего 1758 года он уже именуется просто де Бомарше.
Вообще-то, преображение этого рода вполне в порядке вещей. Дети подрядчиков и откупщиков, часовщиков и обойщиков, солидно разбогатев, начинают совеститься своих простонародных родителей, нередко вышедших из крестьян, которых герцоги, графы или бароны запросто секли на конюшне, за немалые деньги приобретают какой-нибудь подходящий патент, а вместе с патентом и приятное право учредиться дворянами, а это право, что важнее всего, избавляет их от презренного и бесправного положения простолюдина, в то числе от дранья.
Однако Пьер Огюстен пока что не приобретает никакого патента, дающего прекрасное право избавиться от битья и дранья. Он весь в долгах. Пятьдесят тысяч ливров ему негде взять. Таким образом, он вдруг сам ни с того ни с сего себя возводит в дворяне. Что ему дает эта видимость дворянина? Решительно ничего она ему не дает. Во всяком случае на расстоянии двухсот с лишком лет ничего положительного в этом скоропалительном действии не видать. Его положение от самовольного возведенья в дворяне нисколько не улучшается. Его положение просто ужасно. Из его положения никакого выхода нет.