пока не исчез, навсегда оставаясь рядом.
Ведь он провалился внутрь, как жуки и листья,
как луна и солнце, утопленники и сети,
вместе с клинками, латами, страхами, мыслями,
и остался на дне, в тишине, во тьме, незаметен.
Но вода, дорогой мой, большего и не может —
хранить, качать на волнах, утолять жажду,
пока он её покой когда-нибудь не потревожит,
возвратясь забрать, что уронил однажды.
Выскользнуло, надтреснуло, разлом едва ощутим,
но больше мне не услышать этих манящих слов,
словно над тёмной пропастью дудочку опустил
и усмехнулся ехидно гаммельнский крысолов.
Больше по тёмным улицам спящих ночных городов
я не иду за мелодией, не разбирая пути.
Ты надо мной посмеялся, гаммельнский крысолов,
под моими ногами пропасть, я не знаю куда идти.
Что же, теперь мне вечно во тьме молчащей стоять?
Ожидая хотя бы звука, ни жива, ни мертва?
Мне остаётся только самой в тишине напевать
и слушать, как возвращает эхо мои же слова.
Если я перестану – мир навсегда замолчит.
И надо, коль я намерена всё же дожить до утра,
веки до боли смежить и представлять в ночи
крепкую руку с дудочкой, опущенную у бедра,
может быть только на время? Он так же молчит в ответ
и усмехается, слыша, как я, сбиваясь, хриплю,
самой себе возвращая то, чего больше нет,
эхом из тьмы молчащей – я люблю, я люблю…
Мне подарили зимою медведя, я назвала его Эль,
Он белый, надушен ладаном,
размером чуть больше младенца.
Каждую ночь я ложусь с ним в белую, как снег, постель
и прижимаю его к животу, пытаясь уснуть и согреться.
Каждую ночь я пытаюсь спастись из вязкой реки снов,
там, где под чёрным илом на дне острых коряг изгибы,
падаю вниз и туманною лентой вьётся из губ кровь,
и на другой стороне воды бьётся луна, как рыба.
Тело мое, как приманка, белеет в этой ночной воде,
смерть проплывает слепою рыбой
с острыми плавниками.
Я так стараюсь стать незаметной, словно бы я – нигде.
Околоплодные воды реки мне растворяют память.
Каждое утро я просыпаюсь, всплывая из черных рек
этих отравленных снов, и вдруг понимаю – жива, жива.
Я выползаю на волю из простыни,
белой, как мёртвый снег,
и вспоминаю – время, имя, и все остальные слова.
Он остается лежать, медвежонок,
в смятой ночной простыне,
вывернув лапы, словно зовёт не размыкать объятий,
ночью, как якорь, он удержал меня в этой чужой воде,