Мне надо знать – ты летаешь,
дышишь, поёшь, живёшь,
чтобы понять, что и я – слышу, вижу, дышу. Живу.
Раскинешь карты, подбросишь кости.
Не жди ответа.
Не будет толку ни в лжи, ни в злости.
Без толку это.
Не будет толку ни в дне, ни в ночи,
ни в снах, ни в мыслях.
Что ни попросишь, что ни захочешь —
не будет смысла.
Ни уголочка нет в этом мире,
чтоб предназначен
плечом прижаться, лицом приникнуть,
хоть долг оплачен.
Ошибся дверью, вошёл случайно,
так мучься, майся!
Хоть вой от боли, хоть рви на части,
как ни старайся —
не будет смысла, не будет счастья,
не будет толка.
И ты не целый, и всё случайно,
куски, осколки.
Убить попробуй, любить пытайся,
взлети, разбейся.
Как не усердствуй, как ни старайся,
нет, не надейся.
Иди дорогой, иль через поле,
круша запреты,
Хоть подчиняйся, хоть рвись на волю —
без толку это.
Ни так, ни эдак, ни тем, ни этим,
ни врозь, ни вместе
не будет толку. Ни в Тьме, ни в Свете
ты не на месте.
Левый край комнаты скрыт в упругой тьме,
правый извлечён лампой, как солнечным светом луна,
если я протяну руку, надвое, каждый себе
свет и тьма торопливо разделят её пополам.
Я захожу во тьму частями —
кисть, предплечье, плечо, спина,
удерживая зубами крик во рту, не отпуская звука,
Пальцы, ломая ногти, наткнулись, но это стена.
Я возвращаюсь – предплечье, кисть,
и выуживаю пустую руку.
И на краю стула,
качая правой ногою в туфле на каблуке,
как на краю пропасти, левой рукой охватив колено.
Бьются любви слова о зубы
и перекатываются на языке,
как тяжелая галька во рту картавого Демосфена.
Фазиру Муалиму
А все про него-то думали – он герой,
спасатель, спаситель, стоящий за вас горой,
выманивает дудочкой крыс из нор,
и может свести, обидевшись, ваших детей,
смести в кулек, как мусор, сгрести их в горсть,
увлечь в просторы невидимых областей.
А он-то ищет кого-то, чей тонок слух,
детей или крыс – все равно, кого-то из двух,
кто есть, тот и будет за ним в темноту брести,
он просто ищет, кто слышит его дуду,
кто может радость от музыки обрести,
ему всё равно – в раю это, или в аду.
А здесь – ни рая, ни ада, ни света, ни мглы,
стерильная чистота и пусты углы,
и все так заняты чем-то, не знают чем,
но чем-то заняты очень, и вот беда —
не видят, не слышат, не замечают совсем,
и не нуждаются в музыке никогда.
Глазами больными глядя поверх голов,
в толпе бредёт отчаявшийся крысолов,