Опять с пустотою один-на-один,
поставив скупые пределы:
забыться б, замкнуться средь книг и картин,
пусть мечется рой оголтелый —
что нам-то… Казалось, мы выше, мы над
извечной возни муравьиной,
как Фауст. А будни ползли наугад,
минуя живые стремнины,
о коих знавали, хоть подлый режим
припрятал – да черт с ним, с режимом!
Вот так и случились, где край различим
крушенья все-го… Пилигримы,
прошедшие раньше тем срывом, зовут
теперь и тебя на служенье
застывшему миру, где воля да труд
хотя бы подобье движенья,
которым все реки текут по своим
прорытым отчаяньем руслам,
которым над избами курится дым
и в редких просветах искусство
живительным, тонким, капризным лучом —
на общем ходу перемога…
Что выйдет в итоге – по смерти сочтем,
здесь некогда, снова дорога,
привал затянулся, уже корешок
прокрался в соблазн неучастья,
в чулане пылится походный мешок,
да только не высидишь счастья,
и даже молитвой смешно вопрошать —
вдруг кто-то с готовою сутью…
Лишь, сбросивши шкуру, опять и опять
на те же пути-перепутья.