«Все» – это, конечно, преувеличение. Но преподавательский успех Левитаса был несомненным. Больше половины нашего класса, человек двадцать, решили поступать на мехмат. Несмотря на конкурс в 27 человек на место. Правда, мы имели в виду возможность при неудаче поступить ещё куда-то, ведь в МГУ экзамены пораньше.
Забегая вперёд, скажу, что удалось поступить десяти. Это не значит – десяти лучшим. Тогда ещё не была развита глобальная индустрия финансового смазывания механизма поступления, но действовали законы блата и некоторой идеологической фильтрации. А главное – экзамены во многом были лотереей.
О заключении отца я в анкете не упомянул. Иначе о поступлении можно было бы забыть и документы вообще не подавать.
Задачи на письменном экзамене по математике были мне вполне по силам, кроме одной специальной задачи, предназначенной для поиска гениев. Ведь готовились мы активно, во множестве решая варианты прошлых лет и сборники трудных задач. Однако, свободно справившись с одной из обычных задач, я ошибся в мелочи, в арифметике. Придя домой, перерешал задачи заново и обнаружил, что из-за этого мне светит лишь тройка, а значит шансов поступить у меня практически не остаётся. Я даже написал маме в пионерлагерь письмо, где сообщал, что с механико-математическим не получилось и придётся поступать в какой-нибудь мясо-молочный.
Но всё-таки я пошёл на следующий экзамен – устную математику. Там успешно ответил на билет, и молодой приветливый преподаватель спросил после того, как я решил пару предложенных им дополнительных задачек:
– А что ж ты за письменную работу тройку схлопотал?
– Да у меня свойство такое: в арифметических мелочах ошибаться, – честно отрапортовал я. – Пришёл домой и обнаружил, что ответ другой. Могу даже показать в черновике место, где ошибся.
– Покажи. – У него лежала моя работа, чистовик и черновик (который тоже полагалось сдавать в конце письменного экзамена).
Показал.
– Ну, давай я тебе аналогичную задачу дам.
Аналогичную я решил без ошибки.
– За устный я тебе пять ставлю, а за письменный исправлю тройку на четвёрку, – неожиданно объявил он.
«А так бывает?» – подумал я, но возражать не стал.
Было 14 июля 1964 года. «День взятия Бастилии» – гласила надпись на отрывном календаре. С тех пор у меня вместе с французским народом в этот день праздничное настроение.