У первого человека, встреченного мною во Франции, темная кожа, – это весьма символично. Я недоуменно озираюсь, пытаясь разобраться в лабиринтах парижского метро, но быстро бросаю эту затею и просто спрашиваю дорогу у очередного афроамериканца. В хостеле меня ждет четырехместный номер в мансарде, два соседа-японца и душ, у которого нельзя регулировать температуру воды, но это компенсируется возможностью за пятнадцать минут пешком дойти до Эйфелевой башни, что я сразу и делаю.
На Марсовом поле людно, под неодобрительные взгляды полицейских арабы продают воду в бутылках и брелоки в форме Башни, а туристы пытаются превзойти друг друга в оригинальности будущих аватарок. Перейдя Сену я сворачиваю к Саду Тюильри, но павильон со знаменитыми кувшинками уже закрыт, так что приходится довольствоваться пирамидками Лувра и Нотр-Дамом.
Внутри собора Парижской богоматери настолько прохладно, что начинаешь понимать католиков, с удовольствием появляющихся на мессах. Я смело сажусь в самом центре зала, ловлю взглядом алтарь и замираю, чтобы не нарушить единение французов со своим богом. Впрочем, это все равно напрасно – в десяти метрах от нас ревет поток людей, пришедших в одну из главных достопримечательностей страны. Мелькают запрещенные вспышки фотоаппаратов – сотрудники уже выучили фразу «Выключите вспышку» на русском, но это не особо помогает. В восемь часов раздаются звуки главного орга́на – это значит, что ближайший академический час здесь будет бесплатный концерт камерной музыки. Акустика потрясает – даже жаль, что играют не Pink Floyd.
Склоны Монмартра встречают меня площадью Пигаль, весьма посредственно пытающейся изобразить амстердамский Квартал, поэтому я отдаю предпочтение мрачному величию местного кладбища, ставшего последним пристанищем для разных именитых личностей: здесь много кошек и мало людей. Чуть выше можно увидеть базилику Святого Сердца, сразу после осмотра которой я спускаюсь на фуникулере обратно в город, ведомый голодом.
Как правило, французы не сентиментальны, когда дело касается еды, но при этом они любят, чтобы их пища выглядела счастливой и ценила оказанную ей честь. Я оказываюсь порядком разочарован, когда узнаю, что улитки – это бургундская фишка, а не парижская. Парижская фишка – это подсохший эклер за 2.60, но мне удается найти аутентичную брассери с отличными круассанами и горячим шоколадом. Где-то рядом до сих пор работает Laduree – первое заведение в городе, куда женщины смогли приходить без сопровождения мужчин и покупать макаруны.