Послезавтра была любовь. А сегодня пока ещё есть… - страница 8

Шрифт
Интервал


он же камень!
И ты безмолвный артефакт-
музеям радость или скука,
не согреваешь никого в руках
тех рук, которые к тебе могли бы
притянуться…
Не ведаешь, как льды плывут
на солнце, парясь безысходно,
не мыслишь ни о чём, как друг-
ты перст неважный и безродный.
Ты никто!
Лишь потому, что ты холодный,
как мрамор тусклый и бесплодный!
И – «не как»,
а – ОН!
С тобою рядом мёрзнут руки!

«Потрескались уста…»

Потрескались уста
от ста
минувших суток
без тёплых
и так нужных
поцелуев,
и взгляд аморфный
пронзает воздух
ресницами, касаясь неба.
Нет линий
прорисованных
на коже,
которые рождались
от улыбок
и дивных ямочек
на щёчках,
зардевшихся
от встреч счастливых.
И осень в этом веке
расхныкалась
на славу
из-за большой потери
тебя в громадном мегаполисе,
в порталах,
где ты скрываешь
все свои надежды
и, уповая на все случаи удачи.
И где-то в глубине
пустых кварталов
умело покидаешь след
дождями города,
как будто я искать
начну сначала
прошлое,
но я уже не стану
топтать не мой побег…
Мне холодно…

«У пропасти моей…»

У пропасти моей
всего один лишь берег,
надрывные ветра,
безжизненный коллаж,
где птицы чувствуют
портал слепых затмений,
без шансов выжить,
делая вираж.
Там в венах не бурлят
кровавые потоки,
глазницы пепелят
измученной тоской:
чтобы к тебе попасть,
пронзая горизонты,
я вынуждена падать
в ту бездну вечных снов.
Но я парить не стану
над чёрною дырою,
останусь ждать века,
как старец-пилигрим.
Если исчезну бликом
с чернеющей платформы,
уже никто не сможет,
как я тебя любить!

И небеса прохладные…

Гонимые ветрами
розетки одуванчиков,
в сознании рождают
волшебные стежки,
своим путём бессовестно
все тропы открывают
в ту сторону заветную,
где плачет херувим.
И небеса прохладные,
с подушками из сферы,
манят собой, наглея,
с тактичностью в ладах.
Вершин уже не видно —
всё под тобой темнеет
в той стороне запретной,
где херувим не спал…

С тобой так мало было прожито веков…

Я так давно на дне,
придавлена водой со вкусом соли,
разбавленной дождями иногда,
а иногда, простуженной ветрами,
с гнётом боли, так глубоко засевшей
под тонкой гладкой кожей,
так, что светятся все линии рождения,
опухшие невольно от тоски…
Я так давно на дне,
не хочется всплывать, и сил тех нет,
с которыми когда-то я летала
без крыльев, сверкающими перьями
без прошлого, теперь оно уж есть —
в ногах расположилось лежебоко,
что ржавчиной покрылись все мгновенья…
С тобой так мало было прожито веков…