– Что это? – спросил я, впервые увидев эту диковину из множества других, составлявших её благословенные коллекции, и уже навострил свой чуткий нос конкистадора.
– Это гербарий, – просто сказала она мне, не знавшему, что такое «гербарий».
– Когда дедушка работал в школе, ему это служило наглядным пособием на уроках биологии, – предвидя мои вопросы, отвечала она.
– А что это за растение? – неутомимо спрашивал я, пристально рассматривая зелёный узор листьев.
– Это редкое растение… очень редкий папоротник…
– Откуда ты знаешь?
– Здесь написано, – отвечала она, указывая на наклейку под растением – миниатюрный манускрипт, испещрённый мелкими буквами старинного почерка.
Так как Тома умела читать, она с деловитостью учёного воспроизводила для меня вслух эту тайнопись: без труда прочитывая названия растений и комментарии к ним, написанные красивым четким дедушкиным почерком.
Гербарии заворожили меня с первого взгляда. Их шелест, словно шелест листвы, их запах – запах отцветших трав и цветов, – причудливые линии травинок, виньеток, украшавших их по контуру листа, в которых угадывался силуэт таинственных цветов, тонкие, как пальцы, стебельки, корзиночки соцветий, всевозможные разветвления – все это многообразие линий и форм волновало и вдохновляло меня, как неисчерпаемость самой жизни.
Лист за листом перебирала Тома эту прекрасную повесть, запечатлённую на истёртых листах бумаги.
– А где дедушка взял этот цветок? – спрашивал я, прислушиваясь к винному аромату ветви незнакомого ещё мне цветка, сорванного, быть может, когда-то ранним утром до восхода солнца.
– В лесу… когда он ездил в Брянск к нашим родственникам… Он нашёл его, гуляя в лесу…
Я взял в руки пергамент и прильнул к гербарию. От него веяло духом леса и далеких странствий.
– Это папоротник… Он зацветает один раз в сто лет, – сказала она, словно растравливая моё воображение путешественника или давшего обет завоевателя.
– И твой дедушка видел, как он цветёт?
– Да нет. Ведь для этого нужно отправиться в лес в ночь на Ивана Купалу… ровно в полночь…, – произнесла она, и от её слов на меня вдруг дохнуло прохладой, будто дыханием Лесного царя.
Тамара вытаскивала один лист гербария за другим, и шелест пергамента под ее пальцами магнетически действовал на меня. Я смотрел не отрываясь на причудливые растения самых невообразимых форм: с корзиночками, соцветиями, усиками, завитками… Тогда я впервые узнал, что цветы и травы на самом деле могут иметь совсем другие названия, а не те, какими обычно мы привыкли их называть с детства. Не извиняясь, что мешал столь премудрой особе читать, я постоянно прерывал её, засыпая своими вопросами, и если она не знала, что ответить, Тома спрашивала об этом у дедушки, часто сидящего тут же, рядом.