Помню, один раз я сидела и рисовала. Карандаш в руках описывал круг за кругом в середине листа. Я хотела нарисовать чёрную дыру, из которой ничто не может вырваться наружу, даже свет. Только вчера я прочитала в детской энциклопедии о чёрных дырах, и они захватили моё воображение. Мёртвые звёзды, бесконечно поглощающие всё вокруг, внутри которых время то ли остановилось, то ли идёт задом наперёд.
Вряд ли карандашом по бумаге действительно можно было передать всё смертельное величие чёрной дыры, но я очень старалась, штрихуя круг раз за разом, в результате чего лист бумаги истончился настолько, что по ту сторону чёрной дыры уже начала обнажаться вполне будничная поверхность моего стола. Расстроенная этим открытием, я отложила карандаш и встала.
С кухни доносились запахи краски. Там работал нанятый мамой рабочий. Полгода назад нас затопили соседи, и с тех пор краска на потолке кухни представляла собой жалкое зрелище – она облупилась, сквозь потолок проступили волны неряшливых разводов. Мне эти узоры даже нравились – в них каждый раз можно было разглядеть что-то новое. Но маму потолок почему-то приводил в бешенство, поэтому она не пожалела денег на мини-ремонт.
У меня босые исцарапанные ноги, им немного неуютно на холодном паркете, но обуваться слишком лень. Я пробегаю по коридору в усыпанную осколками отскобленной краски кухню и сажусь за стол на слишком большую для меня табуретку. Дядя Витя старательно красит потолок, стоя на опасно пошатывающейся стремянке.
Мне нравится дядя Витя, хотя он немного туговат на ухо и всегда полупьян. Его футболка, штаны и лицо заляпаны краской, но работает он явно с удовольствием, даже высовывает наружу кончик языка, обнажая кривые пожелтевшие зубы. От него всегда исходит запах водки, краски и дешёвых сигарет, а лицо у него доброе, открытое, глаза – пронзительно-голубые, алкоголически-блестящие.
Вчера он рассказал мне столько интересных историй, что я не ленюсь смиренно качать ногами, сидя на табуретке и ожидая, пока он слезет, чтобы рассказать ещё одну. Дядя Витя только несколько недель назад переехал из Бийска. Из его рассказов Алтай казался мне каким-то волшебным местом. Он говорил о том, как легко там в лесу встретить медведя. Оказывается, самое страшное – увидеть медведя весной. Осенью они безобидны, как собачки, их можно подкармливать хоть с рук, они лазают по помойкам, едят дохлых ворон, обсасывают малину (сами косточки и ягоды не едят, только надкусывают и пьют сладкий сок). Но стоит увидеть медведя весной или, того хуже, где-нибудь в феврале, как он тут же несётся к тебе, чтобы разорвать, ведь ему нужен белок, и никуда от него не спастись, даже на дереве. Единственный выход – стрелять прямо в пасть и ни в коем случае не в сердце, раненный медведь буйствует невероятно.