Орлик с места сорвался в галоп и полутораметровый покосившийся плетень, служивший забором, преодолел в один длинный прыжок. Собаки, весело гавкнув, последовали за ними.
Породистый конь нес своего седока к реке. Подкованные копыта с глухим чваканьем разбивали смерзшуюся грязь, с негромким звоном пробивали ледяную корочку на лужах. Прижавшись к конской шее, Инка ловила тот момент, ради которого, собственно, и занималась когда-то конным спортом – полное слияние с лошадью, когда ты и он единое целое, когда ты, как и он чувствуешь эту ночь, эту зимнюю дорогу всем огромным мускулистым телом, когда… Да что там говорить. Тому, кто никогда не сидел верхом, этого не понять. Неслучайно ведь кентавры – полулюди-полукони – ставились древними греками чуть выше людей.
И неважно, что чуть ниже богов.
Травмы, даже полученные в детстве, бесследно не проходят. А если ты падаешь с коня на полном скаку, ломая ребра, то карьера кавалериста для тебя закрыта навсегда. Врачи в один голос запрещали ей такие вот прогулки, и сегодняшняя скачка была последней в ее жизни.
«Навсегда, тебе понятно? Нав-сег-да! – говорил тряся седой бороденкой старый друг семьи – доктор-травматолог, не перестающий удивляться ее глупости. – Это какой же великовозрастной дурой надо быть, чтобы, чуть было не свернув себе шею однажды, снова и снова рисковать, взбираясь на лошадь?!».
Доктор был хорошим врачом, безжалостным костоправом – полевая хирургия иных не терпит. И не в состоянии понять был, что есть нечто большее чем боязнь свернуть себе шею дважды.
Больно терять любовь… Еще больнее терять то, что тебя держит на этом свете.
Конец ознакомительного фрагмента.