По Тверской грохотал парад, роскошный, как гроза, и бесконечно более дорогостоящий. Три недели подряд компания провела, разбив лагерь на развалинах Рублевки к западу от города. В эти дни торговцы и гонцы сновали взад и вперед. Они устанавливали кредитные связи с крупными банками Московии, искали подходящее здание для посольства и готовили эскорт, который при благополучных обстоятельствах удовлетворил бы даже покойного принца Ахмеда, коему от природы было трудно угодить.
Впереди маршировал оркестр, исполнявший «Шахерезаду» Равеля, за ним следовала духовая группа, игравшая «Великие киевские ворота» из «Картинок с выставки» Мусоргского. Мелодии накладывались одна на другую, сталкиваясь и переплетаясь, а в результате получалась экзотическая и варварская музыка, одинаково ассоциирующаяся и с Московией, и с Византией.
По крайней мере в теории.
В действительности визг и какофония, кошачье мяуканье и китовый рев напоминали звуки, издаваемые обитателями Халифского Дома Наказания и Прощения, когда бедолаг учили принимать ответственность за любые преступления (включая и несовершенные). Однако московитам зрелище понравилось: ведь соответствовало их противоречивым представлениям о Византии. Они презирали дикую, языческую и вульгарную страну, хотя считали себя наследниками этого древнего государства.
Парад включал в себя нелетающих грифонов с вызолоченными клювами и когтями. Рядом с ними соседствовали слоны на паучьих ногах, трехголовые жирафы и даже небольшой морской змей, бултыхающийся в цистерне с мутной водой. Животных предоставил на денек местный цирк. Конечно же, акробаты, воздушные гимнасты и другие артисты заранее порылись в сундуках с костюмами, дабы нарядиться византийскими владыками и придворными.
Стадо африканских носорогов, белых, как простыни, и массивных, как водяные буйволы, тянули платформу, на которой стояли, сидели или полулежали Бесценные Жемчужины в летящих шелковых чадрах ярких пастельных оттенков. Каждая вела себя в соответствии со своим нравом, и вместе они образовывали радугу подобную сладкому шербету. Как повелевала скромность, неприкрытыми оставались только их сверкающие глаза, но шаловливый ветерок порой прижимал шелк так плотно – то к груди, то к бедру, – что не оставлял сомнений в желанности их тел… хотя, в принципе, ни один мужчина не был до конца уверен, что он вообще успел что-либо рассмотреть.