– Впрочем… – заколебалась вдруг моя собеседница.
– Да?
– Я думаю, вы не до конца понимаете моего брата. – На ее лице появилось выражение, какого я еще не видел. Несомненно, в нем был страх – страх, который исказил ее лицо, придав новые черты. На секунду Изабель стала просто испуганной старой женщиной. – Если б вы знали, сэр, – тихо продолжила она. – Если б вы знали, какие страшные вещи совершил мой брат…
– Что вы имеете в виду? Он что-то сделал вам?
– И другим, – свирепо прошипела миссис Слэннинг, к которой вернулась ее злоба.
– Какие вещи, мадам? – настаивал я.
Но Изабель решительно замотала головой, будто пытаясь вытряхнуть из нее неприятные мысли, и глубоко вздохнула:
– Это не важно. Они не имеют отношения к данному делу.
Она повернулась и быстро вышла из комнаты. Льняные крылышки ее капора сердито рассекали воздух за ней.
Домой я вернулся в седьмом часу. В семь должен был прийти мой друг Гай – поздновато для ужина, но он, как и я, работал допоздна. Как обычно, Мартин услышал, как я спешился, и ждал в прихожей, чтобы принять у меня робу и шапку. Я решил пойти в сад и немного насладиться вечерним воздухом. Недавно я устроил в конце сада небольшую беседку с несколькими стульями, где можно было посидеть и полюбоваться цветочными клумбами.
Тени уже удлинились, а вокруг улья все еще жужжали несколько пчел. На деревьях ворковали вяхири, и я откинулся на спинку стула. Я заметил, что во время разговора с Изабель Слэннинг совсем забыл про сожжение – такова была сила ее личности. Молодой Николас задал ей неглупый вопрос о том, куда она денет роспись. Ее ответ оказался еще одним доказательством того, что для этой дамы самым важным было просто выиграть тяжбу. Я снова подумал о странном замечании в конце разговора – о каких-то страшных вещах, которые якобы совершил ее брат. Во время наших встреч она обычно ничего так не любила, как обвинять и унижать Эдварда, но этот прилив страха был чем-то новым.
Я обдумал, не стоит ли втихую поговорить с Филипом Коулсвином о наших клиентах. Но это было бы нарушением профессиональной этики. Мой долг, как и его, – всеми силами отстаивать интересы своего подопечного.
Мои мысли снова вернулись к ужасам утра. Огромный помост, наверное, уже убрали вместе с обугленными столбами. Я подумал о Коулсвине, сказавшем, что любой из нас теперь может подвергнуться тому же, и задал себе вопрос, нет ли у него самого опасных связей среди радикалов. А мне нужно избавиться от моих книг, пока не истек срок амнистии, вспомнил я и посмотрел на дом. Через окна столовой было видно, как Мартин зажигает восковые свечи в канделябрах, накрывает стол льняной скатертью и выкладывает мое лучшее серебро, тщательно выравнивая приборы.