—
Ну да, не смотрите на меня так, — согласился доктор. — Это очень
упрощённо, все клетки обновляются по-разному. Но факт остаётся
фактом, мы давно не такие, какими были в детстве или в юности. Вы
бы переживали от того, что Ракс заменили в нашем теле тысячу или
миллион клеток? Да вы бы и не заметили! Так чем вас пугает замена
сотни триллионов клеток?
—
Мне неприятно, что они стали другими, — признался Горчаков. — У
меня исчезли шрамы, к примеру. Не то, чтобы я ими дорожил, но это
были мои шрамы!
—
А у меня исчезли седина, морщины и одышка! — Соколовский пригладил
пышную чёрную шевелюру. — Всё моё, но я не грущу. И, уж если между
нами...
—
О господи, только не надо снова про потенцию! — взмолился Горчаков.
— Я рад за вас, доктор. Мы все ощутили какие-то положительные
эффекты, но...
—
Но что? — спросил Соколовский, наливая ещё по чуть-чуть. — Это
можно считать подарком от Ракс!
—
Память, — коротко ответил Горчаков.
Соколовский нахмурился и кивнул.
—
Да, я соглашусь. Но даже они ничего не могли сделать. Можно
воссоздать разрушенные нейроны, но память... с ней
сложнее.
Не
сговариваясь, они посмотрели на дверь в реанимационный
блок.
—
Я не помню лицо матери, — продолжил Соколовский негромко. —
Посмотрел фотографии, видео, ничего не отозвалось. Но мать уже семь
лет как мертва, и, если честно, мы редко встречались в последнее
время. Очень смутно помню свой первый брак. Но это было полвека
назад, да и брак не задался... забыл — и хорошо. Профессиональные
навыки вроде как не пострадали.
—
Всё не так уж и плохо, — утешил его Вальц.
—
Вам легко говорить, Гюнтер. Вы вообще как новенький, — с завистью
произнёс доктор. — А знаете, что ещё я, кажется, забыл? Гимн! Наш,
польский, гимн!
Он
встал с куда большей резвостью, чем запомнилась Горчакову, вскинул
голову и запел:
—
Jeszcze Polska nie zginęła,
Kiedy my żyjemy.
Co
nam obca przemoc wzięła,
Szablą odbierzemy.
Marsz,
marsz...[1]
Запнувшись, Соколовский вопросительно
посмотрел на Горчакова.
—
Домбровский, — сказал командир укоризненно. — «Марш, марш,
Домбровский». Это же наш общий герой, Лев!
—
Верно, — согласился Гюнтер. — Служил Саксонии, потом Польше, потом
России.
—
А почему же он в нашем гимне, если всем служил? — сварливо спросил
Соколовский. — Нет, он точно наш!
—
Да вы не обижайтесь, — сказал Горчаков. — Ваш он, ваш! Не
претендуем.