Но кроме чтения Библии и разговоров с батюшкой, в церкви я слушала хор. Печальные тётушки в платках, называвшиеся почему-то сёстрами, протяжно пели под звуки нежной музыки несущейся из невидимых колонок. Звуки поднимались вверх, плыли под купол церкви, и возвращались оттуда звонким эхом. Это было красиво, и трогало мою душу куда больше, чем рассказы батюшки Афанасия о божьих чудесах. Правда слова в этих песнях звучали странно, некоторые я понимала, другие нет, третьи были вроде знакомы, но тётушки произносили их неправильно. Однако слова меня мало волновали, гораздо больше завораживало то, как здесь звучали голоса.
До этого мне никогда не доводилось бывать в помещении подобном церкви. В Маслятах все дома были небольшие, с низкими потолками, что, разумеется, не способствовало хорошей акустике. А вот петь там любили. Моя мама всегда пела занимаясь домашними делами, пели девушки собираясь вечером на улице, пели парни, аккомпанируя себе на стареньких гитарах, невесть, как и когда попавших в нашу затерянную среди северных лесов деревушку. Пели и мы – дети. В основном, когда отправлялись в тайгу за грибами или ягодами. Пение развлекало, помогало скоротать дорогу, и оповещало диких зверей о приближении человека, что помогало избежать нежелательных встреч. Но никогда я не слышала, чтобы человеческий голос лился так звонко и летел так высоко, как здесь, в церкви коррекционного приюта.
И однажды, когда батюшка Афанасий во время наших занятий зачем-то вышел, а больше никого рядом не было, я попробовала спеть сама. Взбежала на клирос, и, подняв голову к куполу церкви, запела "Лето придёт во сне", или как мы ещё называли эту песню – медвежья колыбельная. Она была очень грустной, в ней рассказывалось про мишку, проснувшегося посреди зимы, про то, как ему одиноко и холодно, как он не может понять, что случилось с миром.
Песню эту пела мне мама перед сном, часто я даже отказывалась засыпать, пока не услышу медвежью колыбельную. Сама я тоже любила иногда мурлыкать её вполголоса.
Но сейчас, в церкви, голос мой полился чисто и звонко, и полетел вверх, и вернулся оттуда прозрачным эхом. Это привело меня в такой восторг, что я спела колыбельную два раза подряд, и начала петь третий, когда заметила, что в дверях стоит батюшка Афанасий и слушает меня, прикрыв глаза. Замолчав на полуслове, я втянула голову в плечи, спрыгнула с клироса, и затрусила к своему месту возле раскрытой Библии.