– А вы что – не занимались? – Кортонов почувствовал, как у него перехватило горло.
– Да нет…. – ответил Мозгалев.
– Ты же говорил. Тогда еще. Давно.
– А-а-а… – вспомнил его собутыльник. – Точно. Да это я по молодости сболтнул. Соврал, короче. Мне, я помню, завидно стало. Она ведь первая красавица была. Ни с кем не общалась, в общем-то. А тут ты приехал – вроде ничего сам из себя такого уж, ты извини, Боря, не представлял, а, гляди ты, она тобой заинтересовалась. Хотя… ты симпатичный был в детстве. И юности, это потом вот быстро…. омужичился. Вот я и соврал, что у меня что-то было с ней. Она потом спрашивала про тебя. А я разве не говорил?
Борис покачал головой. Он чувствовал, что может сейчас разрыдаться.
– Я сейчас, – сказал он и вышел на кухню. Там выпил стакан холодной воды.
Вернулся.
– Воду вскипятил, а заварить бруснику-то забыл, – сказал он. – А что она, где?
– Танька-то? Да как обычно – замуж вышла. Детей трое. Растолстела, конечно. Там, в Златоусте живет. Недавно в Египет съездила, вернулась черная, как твой квадрат Малевича, – довольный шуткой, он рассмеялся. – Ты-то когда накалякаешь свой шедевр, а, Борис?
– Скоро, – пообещал Кортонов, терзаемый чувством горькой обиды.
– Давай, выпьем, – Мозгалев налил еще. – Конечно, давай, Гоген ты наш, – добавил он, ненавязчиво демонстрируя, что рассказы-лекции Кортонова не прошли даром.
– Я еще Гогена затмлю, – сказал Кортонов, стараясь не смотреть на своего собеседника.
– Затмишь? Конечно – ты, Борька, всегда был амëбоциозным, – вставил Мозгалев слово не из своего лексикона.
Борис мрачно кивнул. Мозгалев не ошибся. Он, Борис Кортонов, действительно амëбоциозный тип. Что он оставит после себя? Ничего. Даже какая-нибудь инфузория оставит след своей туфелькой. А он? Как он сможет «абилитироваться», говоря словами Мозгалева, за свою никчемную жизнь?
Настолько никчемную, что какой-то глупый малолетка с интеллектом крышки унитаза смеет им помыкать!
Неделю назад Борис шел домой, купив по дороге вкусных пирожков в хорошей кулинарии.
– Лысая башка, дай пирожка! – вдруг прилетел откуда-то озорной выкрик, неожиданный как плевок с верхнего этажа.
Он вздрогнул и увидел перед собой младшего Горшкова. Леньку. Тот смотрел на него с уверенностью хама перед интеллигентом.
– Ты чего так…. распетушился? – доброжелательно спросил Кортонов, найдя в своем лексиконе слово, которое меньше всего подходило для обращения к представителю намечающийся уголовной династии, и быстро шмыгнул в подъезд.