Дюваль снова кивнул – отрешенно и сумрачно. Некоторое время они молчали. Потом на них упала розовая тень – это подошел папаша Валуа.
– Кристин, идем обедать. Последняя банка консервов, – добавил он, внушительно глядя на Дюваля. – Самая последняя.
– Я не хочу есть, – безмятежно откликнулась Кристин. И, обращаясь к Дювалю, повторила: – Правда. Мне уже несколько дней совсем не хочется есть.
– Мне тоже, – будто виновато пробормотал папаша Валуа, – но ведь надо…
Когда он ушел, Кристин посмотрела в упор на Дюваля и вдруг опустила глаза.
– Мсье Дюваль, – почти прошептала она, – а как ваше имя?
– Жан, – коротко ответил он.
– А мое – Кристин, – сказала она, словно он не знал об этом.
Внезапно к ним подбежал Мортань.
– Идемте! Идемте! Да идемте же!
Его помолодевшее на сорок лет лицо не светилось – оно сверкало! Невозможно было представить себе одновременно столько счастья и восторга на одном человеческом лице. Протянув Дювалю и Кристин руки,
он одним стремительным рывком поднял их обоих с песка и увлек? за собой.
Взявшись за руки, как дети, они втроем побежали туда, где исходил пузырьками газа страшный бассейн Мортаня.
– Смотрите!
Кристин не то вскрикнула, не то вздохнула – тихо и восхищенно. Дюваль молчал, чувствуя, как все шире раскрываются его изумленные глаза.
Потому что не было у мире ничего прекраснее этого бассейна. Невыносимые для глаза монстры исчезли. Маленький пятачок сверкающей изумрудом морской воды был населен самыми дивными, чудесными нежно-красочными существами, какие только могло измыслить воображение романтически-гениального поэта.
Кристин и Мортань не могли отозвать от бассейна потрясенных взглядов. А Дюваль только слегка повернул голову – и замер уже в новой позе.
По берегу бежали, размахивая руками, Валуа. Потом они остановились, и немолодой мужчина, как юный любовник, закружил, подхватив на руки, грузную женщину.
Огромный вал, перетекая плавными изумрудными изгибами, уходил в море. Уже не было ни крутого гребня, ни белой кружевной шапки. Пологая волна прокатилась до самого горизонта, как по взвитому ветром занавесу, и на немыслимо-гладкой поверхности моря засверкали розовые блики.
– Нас простили, – выдохнул Мишель Мортань.
Прямая, как стрела, розовая дорожка уходила куда-то далеко, далеко…
– Жан, – воздушная, невесомая рука Кристин тронула его за плечо. – Пойдемте, догуляем?