Ее промокшая одежда облепляла тело и тянула книзу, тем не менее Коралия шла легкой походкой пловца. Она быстро поднялась по скользкому берегу. В нее вцепился колючий куст ежевики, но она высвободилась из его объятий. В лесу стояла тревожная тишина. Ночи были еще слишком холодные, и не слышалось ни стрекота сверчков, ни кваканья лягушек, ни птичьего пения.
Растущий повсюду водяной батат распространял резкий запах сырой зелени. Внезапно залаяла собака, ее лай эхом разнесся по лесу. Коралия испугалась. Зачем ее понесло к неизвестному огоньку? Что она скажет, если ее спросят, почему она вздумала купаться ночью в столь неподходящую погоду? И кто может поручиться, что в этих лесах не прячутся преступники или бродяги, которым ничего не стоит наброситься на нее?
Коралия пригнулась и стала всматриваться в темноту. Сквозь ветви лжеакации она увидела костер, а рядом с ним молодого человека, который готовил себе ужин на огне. Она спряталась за листьями липы, имевшими форму сердечка, пытаясь определить, на кого она наткнулась. Ей вспомнился Уитмен: «Незнакомец, коль ты, проходя, повстречаешь меня, / И со мной говорить пожелаешь, / Почему бы тебе не начать разговора со мной? / Почему бы и мне не начать разговора с тобою?»[7] Но она не торопилась начинать разговор с незнакомцем и молча наблюдала за ним. Это был брюнет с красивыми чертами лица, поджарый и высокий – не меньше шести футов. Лицо его загорело после целого дня, проведенного на реке, он насвистывал, потроша пойманную рыбу. Что-то в нем пробудило в Коралии незнакомое ей чувство, повлекло к нему, как магнитом. Пульс ее так участился, что она встревожилась. Рядом с молодым человеком находился пес бойцовой породы. Пес учуял Коралию и залился лаем не на шутку.
– Успокойся, Митс! – прикрикнул на него хозяин.
Питбуль посмотрел на хозяина задумчиво, но был, очевидно, слишком возбужден, чтобы повиноваться. Он кинулся в лес к Коралии. Молодой человек попытался его остановить, но пес не обратил внимания на окрик. Коралия бросилась бежать со всех ног. Она с трудом переводила дыхание, сердце колотилось о грудную клетку, в груди защемило. Отец держал ее в изоляции от людей – за исключением тех часов, когда она выступала в качестве экспоната. Он полагал, что ценность «живых чудес» пропадет, если они будут общаться с посторонними, которые не в состоянии понять их и, скорее всего, используют их в своих целях, в результате чего они лишатся своих чудесных свойств.