***
Сколько я так бежала, сказать было трудно, но, наверняка долго, потому что успело стемнеть. Неслась, не разбирая дороги и не замечая даже, что низкий колючий кустарник раздирает мои голые ноги в кровь.
И только окончательно выбившись из сил, я позволила себе остановиться. Впрочем, у меня не было выбора – иначе бы я просто рухнула лицом вниз.
Упершись рукой в ствол огромного, старого дуба, стояла одна посреди леса и дышала так часто и надрывисто, что, казалось, легкие сейчас разорвутся от усилий… А потом вдруг согнулась в три погибели и содрогнулась в сильнейшем рвотном позыве, прощаясь с содержимым завтрака и обеда одновременно.
И это было только начало. Меня тошнило и тошнило – раз за разом, спазм за спазмом, пока желудок не склеился от пустоты, а горло не начало саднить от жгучей боли.
«Воды!» – кричала каждая клеточка моего тела. Трясущимися руками, все еще вздрагивая, я привычно потянулась назад, к рюкзаку… и замерла, с ужасом понимая, что сбежала из машины монстра без рюкзака. А следовательно, без телефона, воды, кофты и остатков бутерброда, аккуратно сложенного в пакетик в наружном кармане.
И только тут реальность происходящего обрушилась на меня, придавив всей своей непомерной тяжестью сразу.
Мой профессор английского – жуткий, звероподобный монстр, который, если верить любому ужаснику, будет теперь преследовать меня за то, что я узнала его страшный секрет. Как он стал монстром – совершенно неважно, хотя, перед смертью, конечно, можно и расспросить. Возможно, над ним проводили опыты в какой-нибудь секретной лаборатории, и за то, что я узнала об этом, теперь укакошат еще и всю мою семью, вплоть до бабушки из полувымершего села под Архангельском.
Разумеется, преследовать меня будут только в том случае, если то, что я увидела – не плод моего обкуренного травой воображения… И если я отсюда выберусь.
А я не выберусь.
Я, мать его, отсюда никогда не выберусь! Потому что я не просто сдуру сбежала в лес – я сбежала в орегонский лес! Без воды, еды и спичек. В лес, которому нет ни конца ни края, где температура по ночам в это время года падает почти до нуля, но это не мешает хреналлиону диких и очень хищных зверей вылезать из своих нор и берлог и жрать все, что движется и пахнет мясом.
Скорее всего, даже мои бренные останки отсюда не выберутся.